Они обе рассмеялись.
Время ангела Миси
Ангел видел рождение Миси совершенно иначе, чем акушерка Куцмерка. Ангелы вообще видят все иначе. Ангелы воспринимают окружающее не через физические формы, в которых мир постоянно себя воспроизводит и которые сам же уничтожает, но через их смысл, их душу.
Ангел, приставленный Богом к Мисе, видел разбитое страданием скорченное тело, колышущееся в бытии, словно лоскуток, — это было тело Геновефы, рожающей Мисю. А саму Мисю ангел видел как свежее пространство, пустое и светлое, в котором через мгновение появится ошарашенная, едва проснувшаяся душа. Когда ребенок открыл глаза, ангел-хранитель поблагодарил Всевышнего. Потом взгляд ангела и взгляд человека впервые встретились, и ангел затрепетал, как только может трепетать ангел, не имеющий тела.
Ангел принял Мисю в этот мир за спиной акушерки: он очищал ей пространство для жизни, показывал ее другим ангелам и Всевышнему, а его бестелесные губы шептали: «Смотрите, смотрите, вот она, моя душа-душенька». Его переполняла необыкновенная, ангельская нежность, любовное сопереживание — то единственное переживание, которое питают ангелы. Ведь Творец не дал им инстинктов, эмоций и потребностей. Если бы они все это получили, то не были бы существами духовными. Единственный инстинкт, который имеют ангелы, это инстинкт сопереживания. Единственное переживание ангелов — бесконечное, тяжелое, точно небосвод, сопереживание.
Ангел видел теперь Куцмерку, которая обмывала ребенка теплой водой и вытирала мягкой фланелью. Потом он посмотрел в покрасневшие от напряжения глаза Геновефы.
Он наблюдал за событиями, словно за текущей водой. Они не интересовали его сами по себе, не вызывали любопытства, потому что он знал, откуда и куда они текут, знал их начало и конец. Он видел течение событий: похожих и непохожих, близких во времени и отдаленных, вытекающих одно из другого и совершенно независимых. Но и это не имело для него значения.
События для ангелов являются чем-то вроде сна или фильма без начала и конца. Ангелы не способны принимать в них участие и не могут извлекать из них пользу. Человек учится у мира, учится у событий, учится знанию о мире и о себе, отражается в событиях, определяет свои границы и возможности, дает себе названия. Ангел не должен ничего черпать извне, он познает все через самого себя, все знание о мире и о себе он сам в себе заключает — таким создал его Бог.
У ангела нет такого разума, как у человека, он не делает выводов и предположений. Он не мыслит логически. Некоторым людям ангел показался бы глупым. Но ангел изначально носит в себе плод с древа познания, чистое знание, которое можно обогатить только простой интуицией. Его разум — без предубеждений, берущихся от неправильного восприятия; это сознание, освобожденное от мышления, а вместе с ним — от промахов и следующего за ними страха. Но, как и все, созданное Богом, ангелы изменчивы. Этим объясняется, почему так часто ангела Миси не было, когда она в нем нуждалась.
Ангел Миси, когда его не было, отводил взгляд от земного мира и смотрел на других ангелов и другие миры, высшие и низшие, назначенные каждой вещи на свете, каждому зверю и растению. Он видел огромную иерархию всего сущего, необыкновенную конструкцию, с заключенными в ней Восемью Мирами, он видел Творца, погруженного в процесс творения. Но ошибся бы тот, кто решил бы, что ангел Миси мог разглядывать лики Господа. Ангел видел больше чем человек, но не все.
Уносясь мыслями к другим мирам, ангел с трудом концентрировал внимание на мире Миси, который был похож на мир других людей и животных, он был темен и полон страдания, словно мутный, заросший ряской пруд.
Время Колоски
Той босой девушкой, которая получила от Геновефы копейку, была Колоска.
Колоска объявилась в Правеке в июле или августе. Люди дали ей это имя, потому что она собирала с полей оставшиеся после жатвы колосья и жарила их себе на огне. Потом, осенью, она воровала картошку, а когда в ноябре поля пустели, отсиживалась в трактире на постоялом дворе. Часом кто-нибудь угостит ее водкой, часом перепадет ей краюшка хлеба с салом. Но люди не больно охочи давать что-то за так, задарма, особенно на постоялом дворе, вот Колоска и начала шалавиться. Слегка пьяная, разогретая водкой, она выходила с мужчинами во двор и отдавалась им за кусок колбасы. А поскольку была она единственной на всю округу столь доступной молодой женщиной, мужчины крутились вокруг нее, как псы.
Колоска была большая и дородная. У нее были светлые волосы и светлая кожа, которую не брало солнце. Она всегда бесстыдно смотрела прямо в лицо, даже Ксендзу. Глаза у нее были зеленые, и один из них слегка косил. Мужчинам, которые брали Колоску по кустам, всегда потом бывало не по себе. Они застегивали портки и возвращались в духоту кабака с краской на лице. Колоска никогда не желала лечь по-божески. Она говорила: