Теперь они виделись раз в неделю в цехе или в пиццерии, куда любили ходить рабочие с верфи, не заговаривали друг с другом и не сцеплялись. Только однажды Мелони спросила:
– Старуха Гроган жива?
– А разве я привезла коробку обратно? – ответила вопросом на вопрос Лорна.
– А доктор? Старик Кедр жив?
– Едва-едва.
– Ах, черт возьми. Больно было?
– Не очень, – настороженно ответила Лорна.
– Жалко. Хорошо бы ты орала от боли.
Вернувшись в пансион, где она теперь была единственным смотрителем, Мелони достала старый каталог электрических приборов и вынула две вложенные в него пожелтевшие газетные вырезки – статью и фотографию. Пошла в антикварный магазин, там торговала ее давняя малахольная почитательница Мэри Агнес Корк. Приемные родители относились к ней хорошо, даже доверили магазин, их семейный бизнес. Мелони спросила, нет ли у нее рамки для этих вырезок. Мэри Агнес была счастлива услужить и нашла действительно стоящую вещь, подлинную викторианскую рамку, которая попала сюда с корабля, стоявшего какое-то время в батском доке. Мэри Агнес продала рамку за полцены, хотя Мелони в деньгах не нуждалась. Электрикам хорошо платили на верфи, к тому же у Мелони был пятнадцатилетний стаж. За квартиру она платила гроши, машины у нее не было, а одежду покупала в магазине солдатского обмундирования.
Тиковое дерево рамки как нельзя лучше соответствовало тому, что она в него вставила – статью о капитане Уортингтоне и его портрет пятнадцатилетней давности. На тике Уолли провел свою первую ночь в Бирме. Мелони сразу его узнала, развернув газету. Самолет его сбили японцы, он чудом уцелел, но его парализовало на всю жизнь. И он был награжден медалью «Пурпурное сердце»[12]. История Уолли напоминала сюжет дешевого приключенческого фильма, но ей нравилась фотография и то место в статье, где говорилось, что Уолли – настоящий герой, родом из здешних мест, сын тех Уортингтонов, которые издавна владеют яблочной фермой «Океанские дали», что возле городка Сердечный Камень.
Статью и снимок в викторианской рамке Мелони повесила в спальне над кроватью. Лежа в темноте, она ощущала над головой согревающее душу присутствие исторической реликвии, имеющей касательство к ее жизни, и по слогам произносила фамилию героя. Да и днем с удовольствием смотрела на его портрет.
«Уор-тинг-тон», – громко говорила она. Другой раз плавно произносила вслух: «Океанские дали» – давно привычное название – или коротко рубила новое: «Сердечный Камень».
В предрассветных сумерках – самое неуютное время для страдающих бессонницей – Мелони шептала: «Пятнадцать лет». И уже засыпая, обращалась к первым лучам зари, скользнувшим в окно: «Ты все еще там, Солнышко?» Трудно смириться с тем, что быстротекущее время превращает людей, когда-то дорогих и близких, в бесплотную тень.
Пятнадцать лет Гомер Бур каждый год писал и вешал на стену правила дома сидра, после того как на ней высыхала краска. Это был последний штрих, завершающий подготовку дома к приезду сезонников. Иногда он писал с юмором, иногда в спокойном, нейтральном тоне. Возможно, не самые правила, а просительная интонация Олив вызывала протест у сборщиков, и они почитали геройством их нарушать.
Правила из года в год почти не менялись. Сетка барабана должна быть чистой; нельзя напиваться в холодильной камере, еще ненароком уснешь. Уже и чертово колесо в Кейп-Кеннете давно демонтировано, и вдоль всего побережья горит столько огней, как будто там вырос огромный город, а сборщики яблок по-прежнему коротали вечера на жестяной крыше, напивались, иногда падали оттуда, и все это вопреки призывам Гомера. Правила, думал он, должны разъяснять, а не упрашивать.
Он пытался писать их в дружеском тоне, как бы давая добрый совет. Не пейте на крыше, особенно ночью. Столько было несчастных случаев! Пить лучше, стоя двумя ногами на земле, – так излагал он свои правила.
И каждый год к осени листок с правилами испоганивали до неузнаваемости – на нем рисовали каракули, делали заметки для памяти, зачастую неграмотные. Однажды поверх правил кто-то написал: «Какуруза, пшанечная мука».
Прилагали к нему руку и любители соленых шуточек, добавляя собственные запреты, подчас неприличные, вроде следующих: «На крыше не трахаться. Для этого холодильная камера».
Уолли уверял, что все это проделки Роза, никто из сезонников не умел писать. Но Гомер не мог в это поверить.
Каждое лето Роз в письме Уолли спрашивал, сколько нужно сборщиков яблок. Получив ответ, сообщал, сколько нанял работников и день приезда. Договор не заключался, слово Роза было надежно.
Несколько лет подряд он приезжал с женщиной, большой, мягкой и тихой, с ней была девочка, сидевшая у нее на коленях. Когда девочка подросла и появилась опасность, что она может попасть в беду, Роз перестал брать их с собой.
Каждый год вместе с Розом приезжал только повар Котелок.
– Как ваша девочка? – спрашивал Гомер Роза, когда женщина с дочкой перестали приезжать.
– Растет. Как и твой сын.
– А как ваша жена?
– Смотрит за девочкой.
Только однажды за все пятнадцать лет Гомер рискнул поговорить с Розом о правилах дома сидра.
– Надеюсь, я никого ими не обижаю? – сказал он. – Если кому что не нравится, скажите мне. Это ведь я их пишу, с меня и спрос.
– Ни у кого никаких обид, – улыбнулся мистер Роз.
– Всего-то несколько коротеньких правил.
– Да, – кивнул мистер Роз. – Конечно.
– Меня что беспокоит – они не соблюдаются.
Мистер Роз с годами не менялся, то же лицо с лукавинкой, та же стройная, гибкая фигура.
– У нас ведь есть свои правила, – мягко взглянув на Гомера, проговорил он.
– Свои правила, – как эхо повторил Гомер.
– На все случаи жизни. Например, как надо вести себя с вами.
– Со мной?
– С белыми. У нас и на это есть правила.
– Точно, – протянул Гомер, хотя на этот раз не очень-то понял мистера Роза.
– Есть еще правила как драться.
– Драться, – опять подхватил Гомер. – Между собой. Одно из них говорит: сильно порезать противника – нельзя. Поиграть ножичком можно, но аккуратно. Никаких больниц, никакой полиции.
– Ясно.
– Ничего, Гомер, тебе не ясно. В этом все дело. Мы умеем так поработать ножом, что никто ничего не. заметит.
– Точно.
– У тебя какой-нибудь другой ответ есть?
– Только, пожалуйста, не на крыше, – забеспокоился Гомер.
– На крыше ничего плохого случиться не может, – сказал Роз. – Все плохое случается на земле.
Гомер хотел было сказать свое любимое «точно», но вдруг почувствовал, что ничего не может произнести. Мистер Роз молниеносным движением схватил его язык большим пальцем и плоским указательным. Во рту у Гомера появился легкий привкус пыли. Он и не подозревал, что можно так просто схватить человека за язык.
– Попался, – улыбнулся опять мистер Роз и выпустил язык.
– Реакция у вас быстрая, – выдавил из себя Гомер.
– Точно, – внутренне подобравшись, проговорил мистер Роз. – Быстрее не бывает.
Уолли жаловался Гомеру, как быстро приходит в негодность крыша. Каждые два-три года приходится крыть заново, менять желоба, металлические кронштейны.
– Ну хорошо, – говорил Уолли. – Пусть у них есть свои правила. Но наши-то тоже надо соблюдать.
– Не знаю, – пожал плечами Гомер. – Напиши ему это. Но никто не хотел ссориться с мистером Розом, он был назаменимый работник. Сезонники слушались его беспрекословно, и яблочный сезон заканчивался каждый год ко всеобщему удовольствию.
Кенди, которая ведала приходами и расходами, утверждала, что затраты на починку крыши с лихвой окупаются редкими деловыми качествами мистера Роза.
– Что-то в нем есть от гангстера, не в обиду ему будь сказано, – заметил Уолли. – Честно говоря, я не хочу знать, как ему удается держать в узде свою команду.
– Но он таки их держит в узде, – сказал Гомер.
– Он хорошо работает, а это главное. Пусть живет по своим правилам, – подытожила Кенди.
Гомер отвернулся; для Кенди личная договоренность – все, других правил для нее нет.
12
Медаль, которой награждаются американские военнослужащие, получившие ранения или увечья во время несения воинской службы.