В глубине запавших серых глаз блеснули слезы, и Габриэлла поспешила утереть их, пока не заметила бдительная медсестра. Улыбнулась через силу - а ведь хотелось броситься на нее, расцарапать в кровь простецкое, но такое свежее и здоровое личико, и кричать, кричать, кричать обо всем, что накопилось в душе. Ее заперли здесь, изуродовали, отняли все - семью, молодость, красоту... похоронили заживо, и по чьему приказу?! Арманд, ее Арманд отправил ее сюда, хотя она умоляла не делать этого! Без вины бросил в тюрьму, разлучил с дочерью... разве так платят за любовь и преданность? Разве так наказывают за ошибки, совершенные из желания спасти и уберечь?
Он говорил, что ей нужна помощь. Говорил, что любит и желает только добра. Но разве это - добро? Ее состояние не улучшилось ни на йоту. Разве что реальность стала чуть менее зыбкой - но все оттого, что в ее новом мире все просто и понятно. Четыре стены, вежливо-равнодушные доктора, унизительные процедуры и беседы. Немного личного времени под бдительным надзором. Все неизменно. Никакой неопределенности, никакого страха перед завтрашним днем - лишь обреченность, которая затягивает все глубже и глубже.
Наверное, именно это Арманд имел в виду, говоря, что ей нужен покой. Что ж, покой так покой... выдохнуть, запереть ярость глубоко внутри. Вспомнить о том, как счастливо улыбалась Исанн, вертясь у зеркала перед первым в жизни приемом. Или о последнем отпуске, который они провели всей семьей на лазурных пляжах Пантоломина. Или о походах в оперу с Милиссой и Мон...
Женщина прерывисто вздохнула, сжала кулаки. Нет, о Мон не надо. О Мон думать нельзя. Вычеркнуть ее из жизни, забыть. Она лишь зло принесла и горе. Без нее будет лучше.
Арманд обещал ей, что будет. Но верилось в это с трудом. И надежда на выздоровление с каждым днем становилась все более призрачной, что с Мон, что без нее.
Вернув на лицо невозмутимое выражение, Габриэлла подхватила волосы мягкой заколкой. Такой не поранишься, даже если очень постараться. Все-то у них продумано. Добавила немного теней на веки, подмахнула тушью ресницы. Критически осмотрела свое отражение. Не так уж плохо... если не знать, как было раньше.
- Все в порядке, госпожа?
"А ты как думаешь, вонючая деревенщина?"
- Конечно, Вилена. Тебя ведь так зовут, дорогуша?
Она улыбнулась, высокомерно и холодно, с удовольствием отметив, как передернуло дрянную девку от ее "дорогуша". Пренебрежительное, снисходительное обращение хозяйки к служанке. Мелочь, но помогает держаться. Не забывать, кто здесь кто.
Так легче переносить эту жизнь: теряя надежду, но хотя бы сохраняя остатки достоинства.
Габриэлла сдавленно застонала, запустила пальцы в недоплетенную прическу. Медсестра напряглась, положила руку на комлинк. Шприц с транквилизатором у нее всегда наготове, и девица явно раздумывала, не пустить ли его в ход. Еще бы, ведь состояние госпожи такое нестабильное - того и гляди, набросится в ярости на ни в чем не повинный персонал или увечье себе нанесет...
Как же Габриэлла их всех ненавидела. Убила бы прямо сейчас, задушила голыми руками, но сдерживает понимание: ничего не выйдет. Она лишь себе навредит. Доктора говорили: способность трезво оценивать реальность - хороший знак. Если бы это действительно было так.
- Госпожа...
- Что тебе, Вилена?
Девица поморщилась от слишком грубого обращения, но руку с комлинка убрала. Расслабилась, поняв, что опасность миновала.
- Вас хочет видеть господин Айсард. Сейчас он разговаривает с доктором Тари, но будет здесь через несколько минут.
У Габриэллы екнуло сердце. Арманд не навещал ее уже несколько месяцев, и в последний раз они расстались не лучшим образом. Она плохо помнила, как именно: слова "паническая атака" объясняли многое, но ничего конкретно. Что она наговорила ему? Насколько омерзительна была? Насколько безумной выглядела?
И, самое главное, зачем ему понадобилось приходить снова? Неужели...
"Нет. Незачем тешить себя глупыми надеждами. Арманд решил нанести визит вежливости, только и всего. Он ведь считает, что должен это делать".
С огромным трудом женщина взяла себя в руки. Снова взялась за расческу и заколки, принялась сноровисто укладывать волосы. Этой неумехе Вилене ведь не доверишь, напортачит только... неужели Арманд не мог прислать ей горничную, если и впрямь хотел облегчить ее существование?
- Принеси мне платье, не стой столбом! - шикнула Габриэлла на бестолковую девицу. - Не могу же я встречать мужа в ночной сорочке?
Глупая деревенщина, как назло, подала ей одно из самых простеньких платьев - то ли в пику своевольной пациентке, то ли для особы ее круга любой наряд Габриэллы выглядел роскошным. Но выбирать уже не приходилось: женщина едва успела одеться и одернуть перекрутившиеся рукава, как раздался стук в дверь.
- Открой, - велела она, поправляя прическу.
Медсестра одарила ее таким хмурым взглядом, что в душе Габриэллы шевельнулся страх: ох и отыграется эта мелкая дрянь, едва ей станет хуже... Арманд и пальцем не шевельнет, чтобы зарвавшуюся девчонку наказали, если будет уверен, что та не измывалась над его женой, а всего лишь выполняла свои обязанности. Мнение Габриэллы здесь роли не играло. Да и никогда не играло, если уж на то пошло. Арманд всегда считался с ней не больше, чем с их маленькой дочкой. Видимо, не делал большой резницы между ребенком и женой, бывшей на четырнадцать лет его моложе.
Но все эти мысли вылетели из ее головы, едва Арманд переступил порог. Габриэллу вдруг бросило в дрожь, она с трудом удержалась от трусливого шага назад. От подступающей паники тело кололо ледяными иголками. Лишь неимоверным усилием воли женщина заставила себя стоять прямо, в то время как ей отчаянно хотелось съежиться и забиться в угол.
- Оставьте нас, - бросил Арманд медсестре, даже не глянув в ее сторону.
Габриэлла терпеть не могла эту девицу, самоутверждавшуюся за счет чужого бессилия и страданий. Но в тот момент она едва не попросила Вилену не уходить, настолько пугающей была перспектива остаться с мужем наедине.
Конечно, она не произнесла ни слова. Никто все равно не послушал бы ее - жалкую пленницу, сломанную куклу, которую надлежало починить. Медсестра покорно шмыгнула за дверь, и та закрылась с омерзительно знакомым щелчком.
Габриэлла затравлено огляделась. Заперта. Заперта и беспомощна, совсем как в ту ночь...
Она все-таки попятилась к стене. Машинально коснулась кончиками пальцев шрама на шее. В голове ураганом пронеслось все, что ей хотелось сказать мужу. Как она рада видеть его, как устала быть одна, как страшно ей здесь, как плохо, как сильно она хочет домой, к дочери, к нормальной жизни... А еще - как ненавидит его за все, что он сотворил с ней. Как ненавидит себя саму за то, что готова броситься ему в ноги, лишь бы он сказал, что все закончилось, и сегодня же забрал отсюда.
- Здравствуй, - только и удалось выдавить ей. Голос дрогнул, слова оборвались где-то в горле.
- Здравствуй, - ответил он мягко. - Как ты, Габи?
Женщина едва не разрыдалась. Да как он может спрашивать ее об этом? Как может разговаривать с ней так, будто ничего не случилось?!
Она не ответила - просто не смогла. Попыталась вымучить привычное и спасительное "хорошо", но язык не повернулся. К глазам, так тщательно подкрашенным, подступили слезы, и Габриэлла не нашла в себе сил бороться с ними. Всхлипнула, закрыла лицо руками и отвернулась.
"Больно, как же больно... и виски снова ломит..."
Она вскрикнула, почувствовав прикосновение к плечам - мягкое и бережное, но ее словно током ударило. Арманд мягко притянул ее к себе и заключил в объятия - до того деликатные, будто кости Габриэллы могли сломаться от легчайшего касания, но ей хватило и этого. Ее дыхание тут же участилось, серце бешено застучало в груди - верный признак надвигающегося приступа. Габриэлла крепко зажмурилась и сделала глубокий вдох. Один, два, три, четыре... выдох. Медленно, на те же четыре счета. Простое средство, но помогает.