***
И сказать бы, что с того знаменательного дня все было прекрасно, да не получится. Потому что оказалось, что Димкина благосклонность — акция единоразовая и дальнейшее участие в его судьбе он будет снова очень ограничивать и мне зубами придется выгрызать возможность ему помочь. Окончательно сдался и смирился с моим присутствием в своей жизни Дима только через месяц, когда я его окончательно заеб и он понял, что прогнать меня невозможно. Думаю, на самом деле он ещё как нуждался в помощи, но природные гордость и недоверчивость не позволяли ему просить, а я вроде как свой, да ещё и сам навязываюсь, так что я, вроде как, меньшее из зол. Возможно, когда я вышвырнул из комнаты теть Наташи его обдолбанного брата, пытающегося найти лекарства, Дима понял, что пользы от меня все-таки больше, чем вреда.
Если честно, наше сближение я представлял как-то по-другому. Ну, то есть, я, конечно, не рассчитывал, что мы сразу начнем предаваться страсти во всех подходящих для этого местах, тем более, из нас двоих это я весь из себя такой влюбленный, а Димке сейчас и вовсе не до низменных страстей, но я рассчитывал, что с моим появлением Дима позволит себе хоть иногда расслабляться. Оказался неправ, в тот единственный раз, когда я в субботу позвал его в кино, он посмотрел на меня, как на идиота и больше таких предложений я не делал, я понятливый. В конце концов, на данном этапе мне было достаточно и того, что он перестал от меня бегать. Всё-таки, как не посмотри, а с моим появлением в его каждодневной жизни, все равно стало полегче. Хотя если это «полегче», то я даже представить боялся, как было раньше. Как Димка не сошел с ума ещё, как умудрялся работать, следить за отцом и братом, который все время пытался что-то стащить, ухаживать за матерью и при этом оставаться отличником. Из грузчиков меня, кстати, уволили, после того, как я, слегка переоценив свои возможности, сорвал спину. Димка тогда матерился, как заправский моряк, называл меня долбоебом и другими словами, воспевавшими скудость моего интеллектуального уровня. А я стоял и лыбился, как блаженый, потому что Димка за меня переживал. Он, кстати, когда увидел мою дебильную улыбочку запереживал всерьез, решив, что я ещё и на солнце перегрелся. Всё закончилось благополучно — спину я вылечил, а хозяин магазина, видя мое рвение, взял меня мерчендайзером. Официального оформления, конечно, не было, да и не нужно оно мне было, я и работал-то, чтобы быть ближе к Диме. Ну, и какая-никакая зарплата, на продукты хватало. Димка, конечно, был категорически против моего ещё и финансового участия в его жизни, но ругался он скорее для порядка, ни разу не попытавшись вернуть мне деньги или продукты. Так и жили.
В феврале теть Наташе стало немного лучше, она даже стала понемногу вставать и ходить, уже не уставала разговаривать и делала это все время, будто наверстывая упущенное. Димкин отец закодировался и пытался восстановиться на работе, он был безумно счастлив, что его жена понемногу оживает и мне даже было по-человечески его жаль. Жаль, что он оказался слабым человеком, который не смог принять трудности достойно, жаль видеть в его глазах вину и неспособность хоть каким-то образом все исправить. Димка смотрел на отца волком и разговаривал с ним сквозь зубы, простить его не мог, хоть теть Наташа и просила его не злиться. Удивительная женщина. Столько всего перенести, вытерпеть столько боли и не растерять душевной красоты. В ее сердце не было злости ни по отношению к запустившему себя мужу, ни к старшему сторчавшемуся сыну, который уже почти месяц не появлялся дома. Я думал, что ему просто стыдно посмотреть матери в глаза, а Димка называл меня наивной принцессой и утверждал, что братец наверняка уже передознулся и отошел в мир иной.
Против ожидания, налаживающая жизнь не помогла обрести Диме покой. Он был как оголенный провод, срывался по пустякам, раздражался из-за мелочей, один раз даже об стенку меня приложил, потом, правда, долго извинялся. Он будто бы не мог поверить в то, что жизнь повернулась к нему светлой стороной, будто постоянно ожидал удара в спину, перемен к худшему, никак не мог расслабиться, на каждую мою попытку куда-то его вытащить, даже просто прогуляться по набережной реагируя почти неадекватно, как будто я предлагал ему все бросить нахрен и сбежать. Помог случай, а точнее, моя активистка-мама, которая до сих пор стремясь чем-то закрыть боль от предательства и ухода моего драгоценного отца из семьи, взялась помогать собачьему приюту и предложила туда наведаться. Приют открыли совсем недавно, за городом и, по словам мамы, там было чисто, уютно и красиво. Ну, и собаки сами собой.
Чего мне стоило уболтать Димку съездить со мной — отдельная история, пришлось пойти на крайние меры и попросить поспособствовать его маму. Теть Наташа прекрасно видела, что с сыном не все в порядке и с удовольствием мне помогла. Димка дулся, сердился и громко ругался матом, но самое главное, что я все-таки своего добился и такая импровизированная собакотерапия действительно ему помогла. Поначалу он зажимался и взирал на все отстраненно и холодно, но уже через полчаса тискал всех собак без разбору, играл с ними и смеялся. Хохотал взахлеб, совсем как раньше, запрокинув голову. Это было безумно красиво и безумно приятно видеть его таким. Я украдкой пару раз сфотографировал его на камеру телефона и под страхом смертной казни никому не отдал бы и не позволил бы даже взглянуть на эти снимки. Слишком это было личное, интимное, сокровенное.
Я потихоньку свыкался с мыслью, что моя влюбленность — она одна на двоих и хочу я этого или нет, чувство мое безответно и мне придется как-то с этим жить. Я привыкал, а поэтому оказался абсолютно не готов к тому, что меня поцелуют. Это произошло в тот самый день, после посещения приюта. Мы вернулись в город и неспешно шли домой, Дима наконец-то не молчал, он делился распирающими его эмоциями, благодарил разом за все, а я только щурился довольно и старался не обращать внимания на екающее болезненно-сладко сердце. Я, не особо соображая, что ляпаю, сказал, что готов ради него на что угодно. А он вдруг встал посреди дороги, как вкопанный, дернул меня на себя и жестко впился в губы, даже не посмотрев вокруг — есть ли люди, нету ли. Мне, честно говоря, как только его губы коснулись моих, стало абсолютно фиолетово на прохожих и весь мир в целом, потому что для меня вся вселенная сконцентрировалась в этом поцелуе. Никакой нежности, только какая-то пронзительность, что ли. Он целовал меня почти больно, кусая губы, но мне было от этого так хорошо, что я почти скулил. А потом Дима ушел. Убежал. Не отвечал на телефонные звонки и даже не открывал дверь, когда я приперся к нему домой, надеясь прояснить сложившуюся ситуацию.