Но я все равно чувствую на себе взгляд, Джуди ждет ответа. И что я могу сказать, кроме:
— Договорились.
После этого наступает тишина, тяжелая и болезненная, тянущаяся целую вечность. Наконец, я сворачиваю на площадку отдыха у обочины шоссе.
— Мне нужно размять ноги, — бормочу я, но она даже не смотрит на меня, когда паркуюсь и передаю ключи.
На улице свирепствует ветер, и я позволяю хлестать меня за грехи, пока брожу перед кафе. Телефон сообщает, что мы уже на полпути к саду. Я опускаюсь на скамейку, но тут же встаю, когда нога начинает нервно подергиваться.
Она — святая, раз согласна иметь со мной дело после всего, что натворил. Мне с трудом удается иметь дело с собой. В этот момент я готов к тому, что она просто возьмет ключи и уедет, оставив здесь.
И тут меня осеняет. Я даже, черт возьми, не извинился. Из груди вырывается стон, и я игнорирую испуганный взгляд пожилого мужчины, проходящего мимо. Когда я, черт побери, стал таким? Где свернул не туда?
Я не знаю, смогу ли жить с собой, если не найду способ все исправить.
Мы едем еще двадцать минут, и я решаюсь прервать гнетущую тишину.
— Я купил тебе кофе. Если хочешь, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более непринужденно.
Я знаю, что она заметила оба стаканчика, когда вернулся в машину. Но они так и стоят нетронутыми, потому что мне никак не удается подобрать слова к неловкому жесту примирения. Когда Джуди не делает попытки взять кофе, я добавляю:
— Клянусь, я туда не плевал. И… — я тянусь к отсеку в двери и протягиваю коричневый бумажный пакет. — Не знаю, как ты пьешь кофе. Тут всего понемногу.
Она хмурится, глядя на пакет.
— Тебе лоботомию20 сделали?
— Я сам себе ее сделал ржавым гвоздем, найденным в подворотне, — я пытаюсь улыбнуться, но улыбка кажется такой чужеродной на лице, привыкшем к недовольному выражению, что она тут же угасает. — Слушай, Джуди. Мне очень жаль. За все, что натворил.
Даже не отрывая взгляда от дороги, я чувствую, как она долго и пристально изучает меня. Так долго, что начинают гореть уши. Когда она наконец открывает один из стаканчиков и добавляет пакетик сахара, я выдыхаю с облегчением.
— Ладно, все в порядке. Это… — она проводит краем чашки по губам.
А потом, слегка приоткрыв губы, слизывает каплю кофе, стекающую по краю стаканчика, и, черт возьми, у нее идеальные губы. Полные и мягкие, верхняя губа чуть пухлее нижней…
— Смотри на дорогу!
Черт. Как только взгляд возвращается на дорогу, я понимаю, что чуть не выехал на встречную полосу. Я резко выворачиваю руль, и Джуди едва не вылетает из сидения.
— Ты пытаешься меня убить?! — восклицает она, отставляя кофе подальше, чтобы не облиться. — Мы же только что помирились!
— Извини! Извини! Я не хотел… прости.
— Да-да, — раздраженно говорит она. — Давай попробуем провести хотя бы минуту без извинений, ладно? — Джуди промакивает салфеткой ногу и бросает ее в пустой подстаканник. — А может, вообще перестанем говорить. Так будет безопаснее.
В этот момент Джуди нажимает на сенсорный экран, прежде чем успеваю ее остановить. На секунду ищет что-то по «Блютузу», и я слишком поздно вспоминаю, как громко играла музыка, когда ехал за ней этим утром. Из динамиков раздается «He's a maniac, maniac…»21
Она откашливается, и я тут же бросаюсь уменьшать звук.
— Ничего себе, даже машина так считает. Это гениально! — смеется она и хлопает по панели. — Хорошая машина.
— Ты просто истеричка, — отвечаю я с каменным лицом.
Но легкий смех развеивает все напряжение, сковавшее тело. Я не знаю, что сделал, чтобы заслужить этот смех, но хочу слышать его снова и снова.
Я нажимаю на другую кнопку, и музыка меняется. Заполняет пространство знакомая мелодия «Take on Me»22.
Джуди отмахивается от моей руки, защищая территорию.
— Это твой плейлист? Серьезно? Я всегда представляла тебя любителем дэт-метала23. Или дэтграйнда24, когда хорошее настроение.
— Шутка не удалась. У меня никогда не бывает хорошего настроения.
— Зато есть уникальный талант к самобичеванию, — ухмыляется она.
Она покачивает головой в такт музыке, потягивая кофе, а я, не отрываясь от дороги, беру стаканчик и морщусь от горького вкуса. Черный кофе — давняя привычка, еще с тех пор, как мама впервые разрешила его попробовать.