— Ладно, поехали на место…
5.
Всё длилась эта бесконечная ночь. Снегопад немного стих и прожектор с оперативной машины просвечивал почти всю тропинку — от дома шестнадцать до корпусов гостиницы «Байкал».
Шарапов сказал:
— Здесь она упала. Ему осталось пройти всего метров десять — потом он исчез в тени от дома шестнадцать. Видишь, дом заслоняет свет фонарей на шоссе. Поэтому Лапина его и не видела.
— Может быть, — сказал Тихонов. — Но что-то здесь не то…
Он махнул рукой — и прожектор на оперативной машине погас. Мгла непроницаемая, прошитая белёсыми стежками снегопада, повисла над пустырём.
Они прошли по тропинке до шоссе, где ветер на столбах с визгом раскачивал фонари. Последней дорогой Тани Аксёновой, которую она не прошла до конца. Здесь снегопад сатанел совершенно, мокрые снежинки липнули к лицу, лезли в рукава и за шиворот. Хлопнула сухо, как затвор, дверца машины, и Шарапов сказал:
— На Петровку…
Вторник
1.
Ключ слегка заедало в замке, и, чтобы открыть дверь, его надо было быстро покрутить несколько раз налево-направо, подёргать туда и обратно. Тихонов чертыхнулся, но ключ повернул всё-таки нежно, дверь открылась. В кабинете было сине от утренних зимних сумерек и холодно. «Черти хозяйственники, — меланхолично подумал Стас, — окна, наверное, заклеют к Первомаю». Стекло покрылось толстой узорной изморозью. Не снимая пальто, Тихонов подошёл к столу и включил электрическую плитку. Медленно, лениво вишневела спираль, тёплые струйки воздуха стали ласкаться о покрасневшие замёрзшие пальцы. «Перчатки на меху надо купить», — так же безразлично подумал Стас и сразу забыл об этом. Снял пальто, толстый мохеровый шарф бросил на спинку стула. После вчерашней ночи он чувствовал себя разбитым. От тёплого воздуха плитки его снова потянуло в сон. «Хорошо бы пойти в ночные сторожа. Сидишь себе в тулупе, в валенках, в малахае на свежем воздухе. И спишь. Красота. А утром сменился — и снова спишь. Лафа!» Стас засмеялся тихонько, вспомнив это слово. Во время войны у всех мальчишек высшую меру блаженства обозначало слово «лафа». А потом, так же неожиданно, как и появилось, исчезло.
Тихонов потянулся изо всех сил — затрещали суставы. Бабушка говорила в детстве: «Смотри, выскочат все кости из гнёзд, будешь вбок-поперёк расти».
Тихонов встал, походил по кабинету. Начнём обзванивать автобусное хозяйство. Звякает диск телефонного аппарата.
Шесть цифр:
— Пожалуйста, дайте начальника эксплуатации.
Шесть цифр:
— Попросите к телефону старшего диспетчера.
Шесть цифр:
— Линейную службу прошу.
Шесть цифр:
— Начальника четвёртой колонны. А! Очень приятно. Говорит старший инспектор МУРа Тихонов. Нет, нет, с вашими ничего не случилось. Вы мне сообщите, пожалуйста, каков интервал движения двадцать четвёртого маршрута в районе Владыкина между двадцатью и двадцатью одним часом. Сколько? Одиннадцать минут? Так. Теперь второй вопрос. Сообщите фамилии водителей, проехавших Владыкинский конечный круг с двадцати часов двадцати минут до двадцати часов сорока пяти минут. Записываю. Гавриленко — двадцать двадцать шесть, Демидов — двадцать тридцать семь, Ласточкин — двадцать сорок восемь. Спасибо. Когда они работают сегодня? Очень хорошо. До свидания.
Так… Шофёры будут в пять. Поеду к Аксёновой домой. Ну и разговор мне там предстоит! У родных такое горе, а мне ведь детали нужны. Ладно, поеду, посмотрю по ситуации…
2.
Тихонов вышел на Петровку, обогнул Екатерининскую больницу, двинулся по Страстному бульвару к Пушкинской площади. На воздухе сонливость прошла. Негромко поскрипывал под каблуками снег, заваливший скамейки высокими «купецкими» перинами. Стас на ходу зачерпнул ладонью ком тяжёлого мягкого снега, скатал тугой жёсткий шарик и бросил его в ствол старого развесистого тополя. Снежок с хрустом разбился, с ветвей посыпались пышные белые хлопья. Впереди шла высокая тощая старуха. Она обернулась и сказала хрипло:
— Ты что, со вчера не проспался? Ишь, бездельник, шутки придумал!
Стас быстро ответил:
— Миль пардон, мадам!
Старуха погрозила прямым пальцем, похожим на обгорелый сучок:
— То-то!
Тихонов знал эту старуху. Летом она прогуливала на верёвочке по Страстному бульвару огромного рыжего петуха по имени Пьер. Обычно старуха громко беседовала с этим дурацким Пьером по-французски. Поэтому, чтобы не связываться сейчас с ней, Стас сразу выложил все свои познания во французском. Помогло. Стас подумал, что каждому человеку, видимо, отпущен какой-то лимит любви и он должен непрерывно расходовать его, чтобы не разрушить баланс своей жизни. Очень это обидно: людям нужно ещё так много доброты и любви, а кто-то любит бессмысленного рыжего петуха…