Человек драгоценен своей индивидуальностью, своим бесконечно индивидуальным опытом, драгоценен тем, чем он отличается от других людей. Если же он такой, как другие, то он простое повторение. И тогда - зачем он? Причем это не простое повторение, а возможное ослабление человечества, уменьшение его шансов, если не победить, то выстоять в потенциальном столкновении с гипотетической инопланетной сверхцивилизацией. Эта проблема, вероятнее всего, окажется статистической, а итог мы можем узнать слишком поздно для нас, землян.
Кроме того, поиски единомышленников, потребность в обращении инакомыслящих - это недостойная слабость, и, если это носит слишком настойчивый характер, несомненный признак ущербности психики. И цивилизованное общество обязано всеми силами бороться с этим. Наша цивилизация - союз гордых, сильных, свободных, разных рас. Каждая раса союз гордых, сильных, свободных, разных людей.
Человека сделало человеком Слово - Мысль, которой он впервые обменялся с другим человеком. С этой точки зрения Слово - величайшее благо. Но оно может стать и величайшим злом. Поэтому обращение к эмоциональному миру человека необходимо поставить под контроль общества, чтобы исключить нарушение законов разума.
Исходя из этих предпосылок Совет Мира постановляет:
- считать преступлением против человечности возбуждение неуправляемых эмоций как в больших массах людей, так и у отдельного человека;
- обязать ораторов выступать спокойно и аргументированно;
- запретить употребление в речах троп: эпитетов, гипербол, метафор и т. д.;
- ввести периодические экзамены на право публичных выступлений.
Капитан устало провел ладонью по лицу, словно смахивая накопившееся раздражение, остановился перед сидящим в унынии профессором и негромко спросил:
- Достаточно убедительны для вас, достаточно доказательны положения этого Закона?
- Разумеется, да! - поспешно откликнулся тот.
Капитан в раздумье смотрел на него и медленно, словно размышляя вслух, сказал:
- А как вы полагаете, профессор, насколько справедливо соображение о том, что обращение к эмоциональному миру человека всегда означает своеобразное признание в бедности, недостаточности логических аргументов? Ведь можно было бы предположить в качестве рабочей гипотезы, что эмоции просто выполняют роль фона, который придает особую достоверность точным фактам? Какой-то писатель прошлого задорно утверждал, например, что правда для вящей убедительности должна быть сдобрена известной порцией лжи.
Профессор с опаской, исподлобья взглянул на капитана, помялся и наконец решился:
- Мне всегда казалось, заметьте, я не утверждаю этого, что разум человека далеко не всегда может принять доводы логики, самые стройные и обоснованные выводы. Для этого нужно, чтобы человек находился в определенном настроении, которое можно вызвать, обратившись к его сердцу.
- Но ведь это означает, что в принципе возможно возникновение атмосферы, когда человек примет совершенно алогичные доводы и уверует в самые вздорные вымыслы.
- Трудно надеяться на безошибочный труд. Как говорили древние, путь к звездам лежит через тернии.
- Над вами, профессор, странную для нашего времени власть имеют все эти так называемые крылатые мысли. Вам не кажется, что эти расхожие стандарты - это шоры, подсказка, догматы веры, стремление навязать будущему рецепты прошлого. А ведь недаром потерпела такой сокрушительный крах старая система образования, когда школьников накачивали фактами, вместо того чтобы научить мыслить самостоятельно, научить у ч и т ь с я.
- Да, но учиться можно только на основе прошлого опыта.
- И в значительной мере только опыту прошлого, - мягко сказал капитан. - Но вернемся к юбилею академика Пташечкина. Скажите, откуда возникает это настойчивое стремление к драматическим преувеличениям? Человек честно, творчески работал в избранной им области науки, прожил интересную жизнь, но приходит его юбилей, и просто уму непостижимо, что говорится о его гениальности, одержимости, некой, видите ли, самоотверженности, бесконечной жертвенности, прямо-таки патологическом альтруизме. Не кажется ли вам, профессор, что это даже не очень тонкая форма проверки человека на устойчивость к бессовестной лести, что это практически унижение человека?
- Мне ваша аргументация, капитан, представляется чересчур парадоксальной, и простите, несущей немалый заряд эмоциональности, которую ваша служба пытается как беса изгнать из человека.
- Что ж, пожалуй, - нехотя улыбнулся капитан, - но это уж издержки профессии.
Их прервал настойчивый стук в дверь. На пороге появился величественный даже не старик, а именно старец, с седыми, ударяющими в желтизну кудрями до плеч и горделиво возносящейся над бренностью мира лопатообразной бородищей. Вид его был бы вполне респектабелен, если бы не красноречивые лица двух патрульных, которые ввели старца в приемную, и некоторая небрежность в его туалете - по-видимому, следы избыточной независимости при задержании.
Профессор в растерянности поднялся и еле вымолвил:
- Академик Пташечкин? Вы?..
- Капитан, - начал один из патрульных, - академик Пташечкин в ответной речи на своем юбилее, продолжавшейся сорок пять минут, не только с видимым удовлетворением принял преувеличенные славословия в свой адрес, но и выразил явную готовность дополнить своих коллег. В частности, он сказал...
Капитан остановил его досадливым жестом и, со вздохом взглянув на отложенную газету, предложил задержанным сесть, раскрыл брошюру с текстом Закона и монотонно начал:
- Настоящий Закон принят Советом Мира и распространяется на все континенты и острова, на все города и поселения Земли, за исключением вновь осваиваемых, особо опасных планет...