— Не уходи, — выдохнула Людмила Алексеевна и в темноте с невесть откуда взявшейся силой в руках повернула к себе лицо лейтенанта. — Не уходи!
С того вечера, когда Фомин прибыл в медсанбат, прошло недели две. На фронте ничего за это время не изменилось, зато в самом медсанбате события развивались бешеным аллюром, как подстегнутые.
Никто не знал, что в ту ночь было у Людмилы Алексеевны с залетным лейтенантом, но догадываться никому не возбраняется. Да и особенно напрягать воображение никому не приходилось. Без того было ясно, стоило только взглянуть на лицо капитана медицинской службы Касьяновой.
Она вдруг и сразу, забыв про свои тридцать четыре, влюбилась, писала записки Сушкову и делала глупость за глупостью, выискивая причины для встреч с избранником, краснела, как девчонка, при одном только упоминании о нем.
Впрочем, на деятельности медсанбата эпидемия любви почти не сказалась, если не считать двух моментов. Старшина Фомин, назначенный начальником резервного эвакопункта, был еще дополнительно и почтальоном сердца — ежедневно циркулировал между артполком и медсанбатом с пустячными, надуманными для видимости делами, потому как по части резервного эвакопункта делать было пока нечего, а на самом деле таскал записки Касьяновой лейтенанту и ответы на них. Естественно, что ни Касьянова, ни Сушков, ни старшина никому ничего не говорили, но однажды по дороге к себе, в санбат, Фомин наткнулся на начальника штаба артполка, тот остановил его, с легкой усмешкой выслушал доклад о проведенной дезинфекции вокруг питьевых источников и достал из планшетки аккуратный конверт.
— Передайте капитану медицинской службы мою благодарность за заботу о нашем санитарном состоянии и вот это, — майор протянул пакет.
Фомин принял пакет, козырнул, а про себя подумал: «Неужели и этот? Этак скоро сумку почтальонскую заводить придется и на свадьбах за казачка сидеть».
Но он ошибался. В пакете были пригласительные билеты, целая дюжина, на шефский концерт фронтовой бригады Москонцерта. Билеты вызвали в медсанбате суматоху и ажиотаж, а сопроводительная записка майора повергла Людмилу Алексеевну в крайнюю степень смущения, он хотел «поговорить о лице, вызвавшем ваше повышенное внимание к нашей части». Речь явно шла о Сушкове.
Записка вызывала тревогу, а концерт — бог с ним, с концертом. Зато остальные приглашенные думали совсем не так. К визиту готовились серьезно: шили, подшивали, из неведомых тайников доставались платья еще довоенного покроя, и даже пара туфель, которую собирались разыграть по жребию, всплыла невесть откуда. Переодевание было явным нарушением устава, но ведь и званые вечера в прифронтовом тылу с пригласительными билетами тоже в уставе не предусмотрены.
— Осатанели бабы. Когда мужик кругом не пораненный, а здоровый, им об себе тоже хочется подумать. Вот и думают. Платья из казенных халатов тачают, ровно на масленицу готовятся, — говорил Фомину Никитич. — Покрасивше да понаряднее каждой хочется, а тут сама раззолотая баба меру мало знает. Видал, что удумали на поляне за конюшней? Морды мажут. Совсем свихнулись девки.
Фомин и сам видел, как «делегатки» вместе с Касьяновой, все разодетые в пух и прах, ушли на поляну, но зачем именно — не знал.
— Пускай красятся. Нам-то что? — ответил он Никитичу, полагая, что уж им-то с ездовым абсолютно все равно, как и в каком виде пойдут в артполк приглашенные. Но Никитича было трудно разубедить, и он еще долго осуждающе качал головой.
Девушки и в самом деле ушли на поляну, чтоб без лишних взглядов навести косметический лоск. Всем ведала сестра из хозчасти Земцова, потому что приготовление туши для ресниц и бровей из йодного раствора и сажи проводилось по ее рецепту. Смесь была едкая, сохла долго и требовала особой осторожности — надо было сидеть, подняв глаза кверху, и ждать, пока она высохнет. Все расположились в кружок, уселись поудобнее, и Земцова по очереди осторожно нанесла смесь на брови и ресницы.
Все смотрели в небо и не дышали.
— Облака-то! Как танцуют! — восхищенно проговорила Оля Бубенцова. — И самолетик, как игрушечный.
Самолет оказался настоящим. Он снижался, закладывая крутые виражи прямо над поляной, и длинный тонкий фюзеляж и обрубленные концы крыльев были хорошо различимы и сомнений не оставляли.