Поезд обходил развалины цитадели и начал выезжать из Познани вдоль цепочки прудов. В одном из них еще торчал хвост немецкого транспортного «юнкерса», и на стабилизаторе сидел нахохлившись какой-то польский хлопчик и удил рыбу.
На откосе полотна была выложена надпись: «Неподлеглость Польски», а чуть дальше: «Нех жие!»
ПРАЗДНИКИ И БУДНИ
В полку почти никого из знакомых не осталось. Старшие возрасты были уже демобилизованы, оставшаяся молодежь по большей части была из пополнений, прибывших после познанских, кюстринских и берлинских боев. Командир полка, принявший двести сорок шестой после гибели Клепикова, подполковник Плякин — в начале познанских боев был начальником штаба полка и до того ни разу Фомина не видевший, тем не менее принял его хорошо.
— Хоть и знаю, старшина, что для демобилизации прибыл, для формы, так сказать, но все равно рад. Каждому живому своему рад. Что ж ты так свою Звезду и не получил? А я вот свою за Берлин уже успел. — На груди подполковника сверкала Золотая Звездочка. — Ну ничего, обратно через Москву поедешь, там прямо у Калинина получишь, в Кремле. Нам в штабе фронта вручали.
Потом Плякин вызвал полкового вещевика и приказал переодеть старшину во все по первому сроку, и Фомин вышел из штаба полка с назначением — временным, это все понимали — в санчасть полка на прежнюю свою санинструкторскую должность. С одним глазом и без двух ребер обратно в строй, во взводные, и думать было нечего, да и не стоило огород городить из-за одной-двух недель, что оставалось служить гвардии старшине Фомину.
Однако служба затянулась, и война напомнила о себе.
В одну из ночей батальон подняли по тревоге. Оказалось, что на запад, в Тюрингию, пыталась пробиться банда «Вервольфа», организованная из нацистских недобитков где-то на Одере. Убить они никого не убили, потому что след за вервольфовцами тянулся кровавый, и батальон пресек всякие попытки сопротивления уничтожающим огнем, но раненые в санчасти появились. И как-то само собой получилось, что литер на проезд и демобилизационные документы Фомина так и остались в штабе полка невостребованными, а санинструктор оставался при санчасти, пока не вылечили пятерых своих, получивших ранения в стычке с бандой.
Санчасть была уже переведена на штаты мирного времени, и не было в ней все умеющих девчат — все были демобилизованы и разъехались по домам, и Фомину пришлось, как и всем в санчасти, работать за троих, пока раненые были на попечении. Надо было мотаться в Эрфурт, где была прачечная, следить за питанием, топить, скрести, мыть и чистить, вести прорву всяких хозяйственных дел, о существовании которых не подозревал раньше, потому что считал их чем-то само собой происходящим.
Но вот наконец пришел день прощания с полком.
Все было торжественно, демобилизованным, построенным в отдельную команду, зачитали приказ, вручили документы, и прозвучала последняя команда.
— Полк! Под знамя — смирно!
Знаменосцы, все трое, были еще из сталинградцев. Правым ассистентом шел Кремнев. Строевик он был не ахти и, наверное, никогда бы не смог переделать свою сторожкую охотничью походку — с перекатом ступни, плавную и бесшумную, — в образцовый строевой шаг, и Фомин вспомнил, как сибиряк рассказывал ему в поезде, что за такую неуклюжесть его даже собирались отчислить с Парада Победы, но Рокоссовский, назначенный командовать парадом и случившийся в этот момент, категорически воспретил и урезонил строевика-подполковника из московского гарнизона:
— Он от Сталинграда до Берлина дошел, и мы еще в академиях его походку учить будем, подполковник. По Красной площади пройдет. Становись в строй, солдат, учи науку строевую.
Маршалу подполковник возразить не посмел, и Кремнев, все-таки чуть-чуть пообтесавшись на тренировках, прошел перед Мавзолеем не хуже других.
Церемония прощания закончилась торжественным прохождением родного полка перед строем уходящих в мирную жизнь, а к вечеру демобилизованные уже были в Берлине, откуда на поезде убывали домой, в Москву. Там дороги у всех расходились, и Фомин снова был один, потому что был оставлен в Москве наградным отделом Президиума Верховного Совета СССР. Было сказано, что день вручения награды ему будет объявлен дополнительно, и старшина ходил по столице, впервые в жизни получив возможность осмотреть все, что знал о Москве: метро, улицы и площади, глазел в музеях и магазинах, даже в Большой театр попал и растерялся от обилия генеральских погон, иностранной речи и великолепия всего, что увидел в тот вечер.