Все увиденное настолько подействовало на старшину, что он поздно ночью, придя в маленькую комнатенку брата Николая, где остановился с разрешения военного коменданта и академического начальства, только и знал, что говорил, говорил, пока Николай не взмолился:
— Володька! Дашь ты мне спать или нет? От ночи гулькин нос остался, а спать на лекциях — себе дороже. А то устрою нахлобучку по старой памяти и не погляжу, что Герой, а по-родственному.
Старшина, лежа на полу, натянул на себя шинель, которой укрывался на ночь, и уснул.
Проснулся от требовательного стука в дверь и сразу подскочил. Николая в комнате не было, и пришлось открывать самому. На пороге стоял посыльный.
— Распишитесь, товарищ Фомин, — сказал он и после того, как старшина расписался, вручил пакет.
В пакете был всего-навсего маленький листок-повестка, в которой предлагалось явиться в назначенное время в Кремль. Число стояло сегодняшнее. Времени до назначенного оставалось немного, и Фомин успел ругнуть себя за беспечность, что не приготовился заранее. Это ведь только в пословице говорится, что солдату собраться — только подпоясаться, а на самом деле пословицу состряпали те, кто и понятия не имеет о солдатской выправке. Подворотничок, пуговицы, сапоги — все чтоб было на месте и чтоб никто, по тебе судя о твоей роте или даже дивизии — в Кремле по-крупному думают, — даже в мыслях не держал ничего плохого.
Не помня себя от радости, старшина проходил парные кремлевские посты, пока не попал в здание Президиума Верховного Совета. Там собралось много военного народу. Это и были награжденные, которым сегодня должны были вручать награды, и знакомых никого не было. Героев было всего трое, и вторым вызвали Фомина.
Михаил Иванович Калинин вручил ему грамоту Героя, Золотую Звезду и орден Ленина. Фомин прошел на свое место и долго не мог успокоиться. Потом всех фотографировали на память вместе с Калининым и Горкиным, и, когда процедура награждения закончилась и старшина уже выходил из Кремля, его кто-то окликнул:
— Товарищ Фомин! Долго вы от меня бегать будете?
Фомин обернулся и увидел, что к нему обращается генерал-лейтенант. Стало даже неловко, потому что это был бывший командир дивизии генерал Хетагуров. Правда, до того и встречал его старшина всего один раз, на переправе через Варту под Познанью, но фамилию-то как пропустил? Ведь читали, когда награждали. «Опозорился перед комдивом!» — подумал старшина и в сердцах про себя подумал нехорошими словами, но, преодолевая растерянность, все-таки исправно доложил генералу, что так, мол, и так, по вашему приказанию прибыл.
— Ну раз прибыл, да еще Героем, то от души поздравляю, старшина. Очень радовался, когда тебя награждали. И за тебя, и за дивизию.
По Красной площади они пошли вместе.
Генерал расспрашивал о дивизии, хорошим словом помянул погибших офицеров: Клепикова, Беляева, еще одного комбата Сарычева из двести сорок четвертого полка, ротного Абассова.
Фомин рассказал о себе, о ранении, госпитале, о том, как опять побывал в полку и вот наконец демобилизован вчистую.
— Жаль, — сказал генерал, узнав о демобилизации старшины. — Еще бы вместе послужили. Я ведь прямо отсюда и на поезд. Еду принимать гвардейский корпус.
Хетагуров буквально в нескольких фразах рассказал о том, что участвовал в войне с Японией, за взятие Харбина представлен к ордену Суворова, который ему и вручили сегодня, и получил новое назначение с повышением.
Потом они попрощались, а на следующий день Фомин и сам уезжал из Москвы. Николай на вокзале напутствовал:
— Этой же осенью в институт поступай и не дури. Тебе учиться надо, и это я тебе как старший по званию приказываю. Понял?
— Так точно! Понял, товарищ капитан!
— То-то. А то цена у твоей звезды, спору нет, большая, но за ней еще и человек большой должен быть, братишка. Про это не забывай.
В Харькове, ожидая пересадки, Фомин слонялся по вокзалу, забитому до отказа людьми. Не зная, куда приткнуться, подошел к ступеням лестницы, где какой-то демобилизованный, в офицерской форме, но без погон, наигрывал на трофейном аккордеоне мешанину из знакомых и незнакомых песенок. Вокруг стояло несколько человек, и парень, чувствуя на себе внимание, старался вовсю.
Фомин вместе со всеми слушал парня, но тут сверху, с лестницы, которая вела, если верить стрелке на ней, в комнату матери и ребенка, начал спускаться капитан с двумя чемоданами и женщина с ребенком на руках. Парню с аккордеоном пришлось подняться, капитан протиснулся мимо Фомина, освобождая женщине путь, и, только поглядев на идущую следом за капитаном, Фомин не удержался и окликнул: