— Товарищ капитан! Людмила Алексеевна!
Оглянулись сразу и капитан и женщина. Это точно была Касьянова.
— Алеша! Смотри, это же наш Володька!
Сушкова трудно было узнать. Пшеничные усы придавали солидности, да и капитанское звание сбивало с толку, хотя не было такой уж неожиданностью — ведь прошло почти полтора года с тех пор, как видел их Фомин вместе.
Они торопились на поезд, который увозил Сушкова к новому месту службы, но за те пять минут, что оставались до прибытия, старшина узнал все, что произошло с ними. Касьянова уволилась из армии в майорском звании, два месяца назад родила сына, и глаза у нее были счастливые-счастливые. Она откинула белый треугольник, закрывавший лицо ребенка, и тот недовольно поморщился, чмокнул губами, но не проснулся.
— Как зовут? — спросил Фомин, и Сушков наклонился над пацаном, взял у матери.
— Пров. Имя русское. Хорошее. Людмила вот предложила, ну и утвердили. Ослушаться не могу, домашним гарнизоном она командует.
— Да. Насчет имени все точно. Геройское имя, — подтвердил старшина, вспомнив, что именно так звали Никитича, честного, работящего, пожилого и мудрого русского человека, ставшего к концу своей жизни солдатом.
И еще он подумал, что это совсем неплохо, когда первых послевоенных детей, сорок пятого года рождения, называют именами погибших однополчан.
Только бы дети это знали.
И помнили.
— Про меня послевоенного писать нечего. Все как у всех. Институт закончил и до сих пор работаю, — сказал мне герой этой повести, гвардеец из сталинградской армии Чуйкова, бывший старшина медицинской службы Владимир Васильевич Фомин. — О нашем брате, ветеранах, понаписано столько, что иногда задумываешься, а надо ли еще что дописывать, да и заслужили ли? Война — дело понятное — или мы их, или они нас. А после войны подрастерялись мы кое в чем, поослабили взятый разгон на высшую справедливость, а кое-кто и вовсе затормозил, подумал, что если не война, так и совсем с прохладцей жить можно. Вот и получилось такое, что те, кто в молодости мог горы сдвинуть, потом потихоньку и незаметно живьем в бронзу старых заслуг влезли. Старые заслуги — заслуги, но не вечное право на непогрешимость. Поэтому я считаю, что нас, послевоенных, с большим разбором славословить надо, а не общим чохом.
…Фомин сказал это с честной убежденностью и коснулся пальцами Золотой Звезды на своем пиджаке, словно проверяя чистотой награды искренность своих слов.
