Условились, что утром я встречусь с Околовичем, а затем поеду вместе с Маламутом в радиостудию Голоса Америки, для записи обращения по радио. Возник вопрос, что я буду говорить на пресс-конференции.
— Как можно меньше — попросил я.
Американцы согласились и сказали, что будут составлены пресс-релизы, в начале конференции выступит Верховный Комиссар и от его имени будет рассказана моя история. Я же ограничусь только ответами на вопросы.
— Переводить на английский будет господин Маламут, — сказал мистер X. — А по-немецки будете говорить сами?
Я решил отвечать и по-немецки через переводчика, чтобы иметь больше времени для обдумывания.
Потом все разъехались. Я принялся за текст обращения. Под вечер раздался телефонный звонок. Меня позвали к телефону. Я с удивлением узнал голос Околовича. Когда-то я дал ему номер, списанный мною с таблички на телефонном аппарате охотничьего домика, но до сих пор он мне не звонил.
— Николай Евгеньевич? — спросил Околович. — Я вот почему вам звоню. Хочу сказать, что мы не видимся с вами совсем не потому, что мы этого не хотим. Вы меня понимаете? Если мы вам нужны, то требуется нажим с вашей стороны.
— Да, да, - ответил я. — Уже все сделано. Завтра утром они привезут вас сюда.
— Это точно? — переспросил Околович.
— Во всяком случае мне так обещали.
— Тогда возьмите лучше наш номер телефона. Говорить по этому телефону я много не моту.
Я записал. Околович повесил трубку. Он был прав. Если американцы пытаются изолировать меня от НТС, то нам лучше обсудить это при встрече.
Мне не удалось увидеть Околовича ни в среду утром, ни в среду днем. Американцы заявили, что студия у них свободна, в основном, утром, и я должен немедленно туда ехать. Из студии я позвонил Околовичу и перенес встречу на четыре часа. Стали записывать обращение. Потом вдруг перегорела лампа. За ней пришлось почему-то ехать в город. Мы с Маламутом ждали в студии. В половина четвертого я позвонил Околовичу о задержке. Он сказал, что ждет и не сдается, будет ждать хоть до поздней ночи. Его шутка оправдалась. Запись была закончена только в десятом часу вечера. Маламут хотел сразу же ехать с текстом обращения в Бонн, но я просил его проехать вместе со мной в охотничий домик и дать мне возможность снять копию для НТС. Без проверки текста Околовичем я не хотел решаться на конференцию. Мы вернулись в домик. Внизу нас уже ждали американцы и англичане. Предстояло обсудить технические детали завтрашней конференции. Я попросил дать мне еще полчаса на снятие копии. Мы поднялись в мою комнату. Маламут стал диктовать, я — печатать. Когда мы дошли до рассказа о поручении мне операции «Рейн», я вдруг остановился. «Взрывчатость» того, что мы собирались делать, вдруг стала мне особенно ясна.
— Чарльз Львович, — спросил я Маламута. — Вы не думаете, что я не должен бы идти на эту конференцию, не получив абсолютных гарантий, что к моей семье в Москве пойдут?
— Мне трудно вам сказать что-либо. Я здесь на официальном положении. Но, совсем между нами, — в ваших словах много правды.
В этот момент в комнату вошел англичанин. — У вас еще надолго? — спросил он.
— Знаете что, — сказал я, — не могли бы вы сказать американцам, что я даю им свое окончательное согласие, но с одним условием: мне дают абсолютную гарантию, что мою семью в Москве обязательно пригласят в посольство.
— Я не знаю, — сказал он нейтрально и исчез.
Я уже перепечатал обращение, когда англичанин снова пришел.
— Я говорил с ними, — сказал он. — Они звонили в центр. Там сказали, что, конечно, дают гарантию. Не понимают, почему вы беспокоитесь. Вам уже гарантировали это на днях. Только одно невозможно: сообщить из Москвы о разговоре с вашей женой до того, как вы начнете пресс-конференцию. Практически невозможно.
— Этого я не требую. Мне достаточно честного слова американского правительства, — сказал я.
— Там приехали ваши друзья. Господин Околович и другие, — невозмутимо продолжал англичанин. Они ждут вас.
Маламут распрощался и уехал. Внизу, за длинным столом сидели Околович, его друг — представитель НТС, американцы, англичане. Я передал Георгию Сергеевичу текст моего обращения по радио. Он прочитал внимательно и передал своему товарищу.
— Ну, как? Согласны? — спросил я Околовича.
Он пожал плечами:
— По-моему — все в порядке. Но деталей-то я не знаю. Трудно сказать окончательно.
Стали обсуждать план пресс-конференции. Выяснилось, что пресс-релизы уже готовы. Я спросил, почему мне их не показали.
— Да их составляли у нас лучшие специалисты, — ответил полковник американской разведки. — Вы не беспокойтесь. Ошибок не будет.
Но я потребовал, чтобы пресс-релизы мне были показаны. За ними поехали в город. Часа полтора мы обсуждали техническую сторону пресс-конференции. Выступать ли Околовичу, нужно ли заявление НТС, точное время, когда начинать радиопередачи Голоса Америки. Какая может быть реакция в Москве. Американцы говорили обо всем подробно, но только в вопроссе московской операции были несколько сдержаны. Я понимал, что это их личное дело и не настаивал.
В половине второго ночи привезли пресс-релизы. Я открыл первую страницу и прочитал:
— «Н.Е.Хохлов родился в небольшой деревушке под Москвой под названием Горький»…
Поднялся громовой хохот. Хохотали мы трое: Околович, его друг и я. Остальные смотрели на нас с недоумевающими улыбками. Я читал дальше:
— «его жена активный враг советской власти…»
Мы окаменели. Даже американцам стало неудобно.
— Покажите. Не может быть! — сказал полковник. — Нет, правильно, так и написано. Что за идиоты! Я говорил вам, что ему нужно сначала показать материалы!
Последние слова относились к одному, уже три дня присутствующему на совещаниях, «эксперту». Тот поморщился:
— Да, нехорошо получилось. Но это мы вырежем…
Вырезать, однако, пришлось очень многое. Пробный экземпляр «пресс-релизов» превратился в некрасивую лапшу. Ошибок, несуразностей и заявлений, опасных для моей семьи, в тексте оказалось несметное количество.
— Скажите, — спросил я американцев с серьезной тревогой. — А не мотут ли и в Москве так же сработать? Вместо посольства отвезут мою семью куда-нибудь в совсем другое место и все провалят?
Вмешался американец, которого я видел в первый раз. Он несколько часов тому назад прилетел из Вашингтона.
— Нет, нет. В Москве не подведут. Мы им отправили длиннейшую телеграмму со всеми деталями. И сегодня утром еще раз послали напоминание.
— Не хватит ли совещаться? — спросил англичанин. — Завтра Николаю Евгеньевичу держать такой бой…
Стали расходиться. Я подошел к Околовичу:
— Ну, как, Георгий Сергеевич, — одобряете?
— А я ведь всех подробностей так и не знаю. Но, по-видимому, у вас никакого другого выхода нет. Что-то надо же делать. Будем надеяться на американцев и на судьбу.
21-го апреля был Великий Четверг православной Страстной недели. Я вспомнил об этом только днем, когда мы уже переезжали Рейн на пароме. Хорошо это или плохо? Четверг Страстной недели. Не знаю. Теперь уже поздно об этом думать. Завертелись колеса гигантской машины. В Бонне десятки корреспондентов получили приглашение на конференцию. В Москве кто-то сидит у радиоаппарата и ждет первых слов моего обращения. Люди Госдепартамента США дежурят у телеграфных аппаратов, чтобы принять первые же вести из Москвы. Так, во всяком случае, видел я все это.
В Бонне была солнечная жаркая погода. Около белых корпусов американского военного городка меня встретил мистер X. с группой незнакомых американцев.
— Ник?! — крикнул он мне и подошел поближе. — В Москве все о-кей.
Он показал мне, традиционным жестом, указательный и большой пальцы левой руки, сложенные в кольцо. Я понял этот жест так, что из Москвы получено подтверждение о готовности провести операцию. На душе у меня стало легче. Значит американцы выполнили свою часть дела. Теперь действительно нужно полагаться только на судьбу.
В два часа открылась конференция. Я ждал в одном из соседних зал. Маламут сидел рядом со мной и пытался скрыть свое волнение. Он протянул мне большую фотографию Яны:
— Напишите свой автограф, Николай.
— Потом, Чарльз Львович, — сказал я. — Лучше потом. Когда получим известие, что они спасены.