В таких условиях подрабатывать даже репетиторством было невозможно – родители вспуганными ланями уносились от «маньяков-педофилов» вместе с чадами.
Все это было бы смешно, если бы не было так печально. День за днем, неделя за неделей… Благодаря интернету история не забывалась, а обрастала новыми подробностями, причиняя дополнительную боль.
Надо признать, что гендиректор очень ловко договорился с прессой: ни разу за всю кампанию ни про него лично, ни про контору упомянуто не было. То, что вместе с нашими двумя физиономиями мелькала еще и третья – Гошина, не утешало ни разу. Он-то как раз получил по заслугам.
По негласной договорённости мы с Андрисом не обсуждали происходящее, да и что там обсуждать, все было ясно и без всяких слов. С одной стороны, долго так продолжаться не могло, ведь все в нашей жизни имеет свое начало и свой конец. Как-то эта история должна была закончиться. Попытки поговорить о Германии комбат стойко игнорировал и почти замкнулся в себе. Что делать в такой ситуации, я не знал: мы не ссорились, но отдалялись друг от друга. Вместо сплочения рядов получилась глухая оборона. Достучаться до любимого не получалось, и лишь в постели возвращался он прежний – любящий и от этого еще более любимый.
Утром четвертого марта меня разбудил звонок в дверь. Открыл глаза – Андрис лежал рядом, потом в прихожей послышались голоса, ага, Васька проснулся и открыл дверь.
- Кость, тут к тебе отец пришел, - посунулась в дверь вихрастая рыжая голова.
- Позволь я пройду, - раздался знакомый до боли голос, и Ваську отодвинули в сторону.
Картина маслом. Я и мужик, мужик и я. В одной постели, под одним одеялом, в обнимку. Занавес.
- Константин, - голос отца сорвался на фальцет. – Я хочу с тобой поговорить. Наедине.
- Давайте я вас на кухню провожу, - быстро сориентировался в причине моей заминки Васька.
Отец, зыркнув на меня глазами, молча вышел за рыжим.
Быстро натянув на голую задницу домашние штаны и пригладив всклокоченные после сна волосы отправился на встречу неизвестности: в самом деле было непонятно, что могло привести отца ко мне, ведь все попытки ранее пообщаться наталкивались на стену непонимания и ультиматум – предоставить Василия своей судьбе и вернуться домой.
Разговор вышел неприятный и сумбурный. С тем, что я позор семьи, родители уже как бы смирились, но оказались неготовы к тому, что мою физиономию показывают по телевизору, да еще с соответствующими комментариями.
- Папа, - попытался я объяснить хоть что-то, но он протестующе поднял руку.
- Мы с матерью поняли, что ничего хорошего от тебя уже не дождемся и ты, - он с трудом сглотнул, но упрямо продолжил, - ты наш позор, наш крест. Чем мы с матерью заслужили такое, не знаю, всегда же старались дать тебе только лучшее, а ты…
А я не оценил, а я пошел по кривой дорожке, да лучше бы увидеть меня в гробу, чем иметь такого сына и слушать шепотки за спиной… Ох, ох, ох, что ж я маленьким не сдох? И не пришлось бы страдать хорошим людям, носили бы они скорбно цветочки на могилку, поставили бы приличный памятник…
- … поэтому считай, что у тебя больше нет родителей, - донесся до меня голос родителя.
Закономерный финал. Финиш. Ожидаемо даже где-то, только почему же так больно и холодно? Озноб пробирает до костей, как будто стою на ледяном зимнем ветру. На обрыве.
- Костя, Костя, - кто-то зовет меня, и сильные руки сжимают в объятиях, даря частицу тепла. – Чаю горячего, быстро, - отрывистая команда, дергаюсь, но это не мне. – Попей, на, осторожно…
Обжигаясь, пью огненную жидкость. Приторно сладко, но этот вкус не в силах перебить ту горечь, что поселилась внутри.
- Пойдем, - родной голос, я пойду за тобой хоть на край света.
Устраиваюсь поудобнее в объятиях любимого и волнах теплого одеяла. Хорошо. Боль понемногу отпускает.
- Костя, Костенька, прости меня, - сколько боли и безысходности в голосе, нельзя так, поднимаю глаза, встречаясь с его взглядом. – Прости, если бы я не был таким эгоистом, если бы отпустил…
Что ты говоришь? Без тебя? Я умру, ты мой мир, моя жизнь, ты все, что мне нужно. Не смей меня отпускать.
- Я согласен поехать в Германию, - шепчешь мне в ухо, целуя, кажется, я опять думал вслух.
Утром я позвонил Карлу.
Эпилог
Уже три года мы живем в славном немецком городе Бремен. Карл довольно быстро оформил нам рабочую визу, а мы, завершив дела, но все же несколько сомневаясь в своем выборе, поехали в чужую страну.
Не сказать, что уехать было легко. В связи с вынужденной безработицей наши и без того не слишком большие накопления растаяли, как лед на июльском солнце. Единственное, что было в нашей семье ценного – так это квартира, в которой так и не успели сделать ремонт, да и мебель купить как-то тоже руки не дошли. С одной стороны, продажа квартиры решала кучу проблем, но оставалось в глубине души некоторое сомнение: было боязно остаться совсем без ничего, без возможности вернуться. Васька. Тоже еще та проблема и головная боль. Да, квартира Андриса, он за нее платил, но мы в ней прописаны с рыжим тоже. Продавать вроде как и не хочется, да и из-за сына полка нельзя. Мы в ответе за тех, кто свалился нам на голову… Как-то так.
После долгих и мучительных размышлений на эту тему постановили Василия временно выселить в общежитие – Андрис, применив свои способности, договорился в вузе, и там закрыли глаза, что парень москвич – и взять предоплату за некоторое время вперед. По расчетам этих денег должно было хватить и нам на первое время за бугром, и нашему Васеньке здесь. Слава богу, наш новый работодатель оказался человеком порядочным и предусмотрительным. Карл мало того, что оплатил дорогу, так еще и предоставил служебную квартиру на первое время. Только потом, проработав в Германии некоторое время, мы поняли, что это было вполне в духе немецкой деловой этики: любая фирма, хоть сколько-нибудь заинтересованная в сотруднике, поступала именно так – оплачивала и дорогу и жилье. Правда, нашу признательность это не уменьшило. Все равно приятно.
Рыжий ходил, как пришибленный. Слишком много событий на него свалилось, но потом то ли сам додумался, то ли подсказал кто, и он, выбрав подходящий момент, разразился пространной, но благодарственной речью.
Суета и беготня последних дней на родине добивала. Нужно было утрясти миллион мелких деталей, упаковать вещи, которые следовало взять с собой, и решить, что делать с теми, которые брать не следовало… Светка, в целом одобрявшая наше решение и обещавшая присматривать и за питомцем и за квартирантами, чуть не умерла от счастья, когда я вручил ей достопамятную картину.