Та же неведомая сила, что остановила его при виде раздавленного бойца, вновь парализовала Рябова. Он так и стоял, не в силах сделать шага, предпринять хоть что-то, чтобы спастись. Тело схватило судорогой. Оно как бы закаменело. Беззвучно открывался и закрывался рот. Рябов напрягся так, что, казалось, оборвутся жилы. Сделал один полушаг, другой. Стал пятиться. Над ухом совсем рядом громыхнул выстрел. В черном проеме пропали глаза. Танк круто отвернул в сторону. Мчался, перерезая путь еще одной машине, сближаясь с ней, ударив наконец ее в борт, отчего тараненый танк накренился, чуть было не опрокинулся, но устоял. И все-таки правая гусеница у него размоталась, он стал кружиться, словно смертельно раненный зверь, сзади, из моторного отсека, пополз черный дым.
В следующий миг Рябов получил удар в ухо. На ногах, однако, устоял. Обернулся. Увидел старшину Колосова с перекошенным от злобы лицом, рот его, выплевывавший матерные слова. Эти слова доносились до Рябова будто издали. «Раззява, туды-т твою мать, куда бежишь? Стоять!» Старшина кричал еще что-то, но это что-то неслось уже мимо Рябова. Он увидел, как из протараненной машины стали выскакивать танкисты, как падали они, сраженные пулями. Увидел того черного на танке, видимо офицера, который только что возвышался над люком, фотографируя, оскалив в старании рот. Теперь он безжизненно обвис, свесившись с башни, выронив из рук болтавшийся у него на ремешке фотоаппарат.
При виде дымившегося танка, убитых танкистов Рябова охватило дикое злорадство. Он стал стрелять. Он уже понял, что удачный выстрел старшины, поразивший водителя грозной машины, спас его от неминуемой гибели. Старался стрелять прицельно. Не слушались руки. Мушка не совпадала с прорезью прицела. Но он старался, вместе со старанием возвращалось спокойствие.
Оглядывая поле, Рябов понял, что не все бойцы поддались панике. Одни — стреляли, лежа в траве. Другие высились над нею, стреляли, припадая щеками к ложам винтовок, тщательно целясь с колена или стоя, как на тренировках, били, судя по всему, в смотровые щели танков. Какой-то смельчак забрался на танк, лег на броню, пихал что-то в смотровую щель. Танк крутился, раз гонялся, резко останавливался на ходу. Водитель, видимо, пытался сбросить бойца с машины. Поединок заметили гитлеровцы. Может быть, они связались друг с другом по рации. Немцы расстреляли бойца из пулемета, тот скатился с брони. Танк в это время пятился назад, вращая башней с орудийным стволом. Танк пятился от упавшего мертвого или тяжелораненого бойца.
Нагляделся Рябов в войну. С первых дней. Видел такое, чего и вовсе не хочется вспоминать. Но то поле, ту дикую охоту на людей помнил. Видел все как было. Панику, страх, но пуще всего собственный стыд. Оттого, что «спраздновал, — как он потом говорил, — труса», поддался безотчетному порыву, безоглядному бегу, забыв о долге, о назначении воина при любых обстоятельствах стоять насмерть. Подобного состояния Рябов не испытывал более никогда. Более он уже не терял рассудка. Даже если на рассудок не оставалось времени. В самых что ни на есть критических ситуациях успевал наперед всего сообразить, потом сделать. Стыд, однако, сидел в нем, он мстил врагам за унижение, за то, что по их вине произошло с ним «такое, — как он говорил, — паскудство». Каждый раз, вспоминая то поле, Рябов приобретал уверенность, желание отомстить прибавляло силы, заставляло быть предельно собранным.
…Лежа под мостом, Рябов стянул с себя сапоги, размотал портянки. Подобраться к часовым он должен как можно ближе, ударить наверняка. Потому и разулся. Сапоги разбухли от воды, в них тяжело. А ему теперь кошачья легкость требовалась. И мягкость кошачья. Кошачья пружинистость.
Над головой, на мосту часовые переговаривались о чем-то на своем языке. Рябов особо не прислушивался. Он ждал, когда они пойдут. Дождался. Как только часовой медленно пошел по настилу, Рябов стал взбираться по откосу, стараясь не обнаружить себя. Чувствовал себя спокойно. Замирал, выжидал, стараясь двигаться в такт шагам часового. Оба немца вновь сошлись на середине моста. Рябов коротко дважды проскрипел по-лягушачьи. В ответ услышал такой же сигнал. Ахметов сообщал, что и он выбрался на насыпь, пора сближаться. Двигался медленно. В те моменты, когда часовые тихо переговаривались между собой. Приблизился вплотную. Выбрал момент для прыжка. Достал часового. Подхватил бездыханное тело на руки, чтобы не было шума, глядя на то, как оседает в руках Ахметова другой часовой.