Все эти события положили начало “диалогу с нехристианскими религиями” в конце 1960-х годов и в начале 1970-х. В прошедшие с тех пор годы такие события умножились, и “христианские” (даже и “православные”) дискуссии и молитвы с представителями нехристианских религий постепенно стали восприниматься как нормальное явление в современной жизни. “Диалог с нехристианскими религиями” превратился в часть религиозной моды наших дней; он представляет собой современную стадию экуменизма в его развитии к универсальному религиозному синкретизму (слиянию). Давайте теперь взглянем на “богословие” и цель этого набирающего темп “диалога” и посмотрим, чем он отличается от “христианского” экуменизма, который преобладал до сих пор.
2. “Христианский” и нехристианский экуменизм
“Христианский” экуменизм в своем наилучшем варианте представляет собой искреннее и понятное заблуждение протестантов и католиков, — заблуждение, которое заключается в том, что они не умеют понять, что видимая Церковь Христова уже существует и что они находятся вне ее. “Диалог с нехристианскими религиями”, однако, — это нечто совсем иное, он представляет собой скорее сознательное отрицание даже этой части христианской веры и самосознания, которую еще сохраняют некоторые католики и протестанты. Это продукт не просто человеческой “доброй воли”, а скорее дьявольского “наваждения”, которое может покорить только тех, кто уже настолько удалился от христианства, что стал по сути дела язычником, поклоняющимся богу века сего, сатане (2 Кор. 4, 4), и бегущим за любой новой модой, которую способен внушить этот сильный бог.
“Христианский” экуменизм опирается на неопределенное, но тем не менее вполне реальное ощущение “общего христианства”, разделяемого многими, кто не особенно глубоко размышляет о Церкви и не особенно горячо к ней относится, и целью его является “создание” церкви, объединяющей всех таких равнодушных “христиан”. Но на какие общие основы может рассчитывать “диалог с нехристианами”? Как он может найти почву для какого бы то ни было единства, как бы оно ни было расплывчато, между христианами и теми, кто не только не знает Христа, но — как все сегодняшние представители нехристианских религий, входящие в контакт с христианством, — решительно отвергает Христа? С теми, кто, подобно митрополиту Георгию Кодре, возглавляет авангард христианских отступников (имя, вполне заслуженное теми, кто бесповоротно отпадает от полной христианской традиции) и говорит о “духовных богатствах” и “подлинной духовной жизни” нехристианских религий; но лишь грубо искажая смысл слов и вкладывая свои измышления в опыт других людей, он мог дойти до утверждения, что язычники находят в своих писаниях “Христа” и “благодать” или что “всякий мученик за правду, всякий человек, гонимый за то, что он считает истинным, умирает в единении с Христом” (“Соборность,” Лето, 1971 г., стр. 171). Разумеется, сами эти люди (будь то буддист, предающийся самосожжению, или коммунист, умирающий за “правое дело”, или кто угодно) никогда не скажут, что они принимают Христа или умирают за Христа, и идея бессознательного исповедания или принятия Христа идет вразрез с самой природой христианства. Если какой-нибудь нехристианин в исключительном случае и утверждает, что познал “Христа”, то разве что в том смысле, который вкладывает в свои слова Свами Вивекананда: “Мы, индуисты, не просто терпим, мы отождествляем себя с любой религией, молясь в мечети с мусульманином, поклоняясь огню с зороастрийцем и преклоняя колени перед крестом с христианином” — то есть считая это только одним из многих равноценных духовных опытов.
Нет, “Христос” в каком бы то ни было переосмыслении или перетолковании не может стать общим знаменателем в “диалоге с нехристианскими религиями”, но в лучшем случае может быть добавлен как запоздалое примечание к единству, которое основано на чем-то другом. Единственный возможный общий знаменатель для всех религий — это совершенно неопределенное понятие “духовного”, которое поистине открывает религиозным “либералам” почти неограниченные возможности туманного богословствования.