— …и присмотри за холодцом!
Очень хорошие слова. Настолько хорошие, что все остальные мамины слова можно пропустить. Потому что зима и надо смотреть на холодец — похожий на фильм из природоведения, про то, как создавалась Земля. Давным-давно, когда еще не было не только Янки, но и вообще никого из людей, и даже никого похожего тоже. Татьяна Маратовна говорила, что вообще никого живого не было, но если Земля выглядела вот так, то она была живая, тут Янку не переубедить. Ну и холодец тоже. Когда его выключают, надо быстро обглодать еще горячие косточки и хрящики, чтобы он не обиделся: столько старался, варился, и что? Как будто к уроку готовилась-готовилась, а не спросили. Потом холодец застынет и будет уже неживой, и тогда можно есть, все нормально.
Янка сейчас тоже немного обижена. Потому что сегодня был Татьянин день, а поздравили только учителей: их Татьяну Маратовну, Татьяну Михайловну, которая завуч, и Татьяну Васильевну, что у старших математику читает. Янка видела красные розы в учительской. То есть, конечно, если поздравлять всех, будет как Восьмое марта. Потому что в их классе шесть Лен и шесть Тань, а еще две Наташи, одна Рената и одна Алиса. Поэтому Тань нет ни одной: есть Янка, Татка, Туська, Кобра, Аветисова и Та-кошка. Кобра — потому что Кобринская, Аветисову, кроме как по фамилии, никто и не зовет (да и так-то не особо зовут — нужна она больно, ябеда), а Такошка — сестра Лекошки, они близнецы, и назвали их родители Кошкины, конечно, Таней и Леной, а как же иначе. Янка бы очень порадовалась, будь она Алисой, — но не сложилось. Маму с папой тоже, впрочем, зовут Ира и Алеша, так что похвастаться решительно нечем будет, даже когда Янка вырастет — никакой тебе Татьяны Маратовны или там Татьяны Артуровны. А когда она попробовала высказать это маме, та обиделась: не ценит Янка красивое имя, в котором, главное, нет ни одной буквы «р», так что всем выговаривать легко. Янка это, конечно, понимает; когда мама говорит: «Меня зовут Ирина Григорьевна», ее часто переспрашивают, но это же мамины проблемы, а не Янкины, в самом деле! Было бы, между прочим, совершенно прекрасно, если появилась бы вместо Янки какая-нибудь Радомира, Роберта или Розмари. Впрочем, Розмари Алексеевна — тоже по-дурацки.
Папе тоже не пожаловаться. Во-первых, когда мама ее называла, она с папой даже не познакомилась, так что он совсем ни при чем — ну как и сама Янка. Поэтому папа получается — почти-настоящий-папа Там в это время был другой папа — «биологический отец», как называет его мама, поджимая губы, — но его Янка не знает. Знает только, что его тоже Алешей звали, чему Янка совершенно не удивляется. Во-вторых, почти-настоящий-папа скажет про то, что это церковный праздник, а Янка церковь не любит. Да, не любит, но хочется же не церкви, а праздника! А в-третьих, почти-настоящий-папа все равно за компьютером. Если б Янка столько была за компьютером, она бы так наигралась! А почти-настоящий-папа сидит и что-то пишет в разные таблицы, а потом ему звонят, он ругается и уезжает к клиентам. Тогда за комп могут пустить Янку, но ненадолго, потому что глаза надо беречь. «А папе не надо глаза беречь?» — «Уже нет, папа взрослый».
Янка боится этого Уженета. Потому что дедушке Саше тоже сначала запрещали курить, и мама за этим следила, а если заставала дедушку Сашу с сигаретой, смотрела на него укоризненно — так, как она умеет, когда уж лучше бы кричала, — и дедушка Саша выбрасывал сигарету в форточку и бормотал примирительно: «Ну что ты, Ириша, ну я только разок затянулся…» А однажды Янка пришла из школы, а дедушка Саша сидел и курил трубку, от которой пахло немного сигаретами, немного смолой и вишней, а мама мыла посуду, как будто не видя, что в кухне уже сизо, а когда Янка вошла, даже не обернулась и продолжала мыть какую-то вазу, так внимательно, как будто это вообще самое интересное, что может быть. Янка тогда совсем растерялась, спросила: «Тебе же запретили?..», а дедушка Саша улыбнулся: «Уже нет. Уже все можно», и почему-то сразу захотелось тоже куда-то уткнуться или отвернуться, хотя пахло хорошим, вкусным дымом. А через несколько дней дедушка Саша попрощался и уехал. Он тогда очень долго прощался, а Янке оставил коллекцию минералов, где к каждому камушку-экземпляру было пояснение, как его зовут и где дедушка Саша его нашел. А еще через пару недель мама сказала, что дедушки Саши больше нет (уже нет!!!). Они с папой не взяли Янку на похороны, а потом мама говорила папе, что не хочет, чтобы Янка так рано видела смерть. А Янка не хотела говорить маме, что она увидела тогда на кухне Уженета. Он похож на змею, болотно-коричневую такую, не сразу и увидишь, — и подползает-подплывает по воздуху и втягивается в человека, и происходит потом — плохое. Или совсем плохое. Тут уж как не повезет.
Янке жалко почти-настоящего-папу Алешу — потому что в нем поселился Уженет. И себя тоже жалко — могли бы и ей, как тоже немножко Тане, подарить цветы. Можно один — она ведь не жадная, а чтобы нюхать, один ничуть не хуже. Настоящие цветы всегда надо нюхать, а те, которые без запаха, — разве от них радость? Наверное, в них тоже Уженет, только свой, цветочный, но об этом и думать не хочется.
Холодец стоит внизу, на маленькой электроплитке, — мама всегда убирает его с большой плиты: «Долго варится, чтобы не мешался». Поэтому голубых лепестков газа под ним нет. Может, ему тоже грустно — без цветка? Он бы, кстати, сейчас никому не мешал: мама ушла, а папа умеет готовить только кофе, и совсем невкусный — разве если сгущенки туда налить и долго мешать, тогда ничего еще. Но здоровенную кастрюлю (дедушка Саша смешно называл ее «вываркой» — почти как монстра-выворотку в книжке) Янке ни в жизнь не поднять, даже если бы там была холодная вода, а не кипяток. А кому из взрослых вообще объяснить, что холодцу тоже хочется цветов?
Янка вздыхает и начинает смотреть в окно. Вообще-то, конечно, существует не только Уженет. Есть его старый враг, птица Ещёдка. Она похожа на птицу-секретаря, тоже длинноногая и с большим загнутым клювом, только вокруг головы торчат не перья, а языки пламени: чтобы Ещёдке всегда было видно, где Уженет. И если она успевает прилететь, то бьет Уженета когтями и хвостом, чтоб не лез. Янке жаль, что она не Ещёдка, — тогда люди вокруг нее точно бы не умирали, она бы старалась все видеть, ни одну такую пакость не пропустила бы. И драться бы хорошо научилась, а то только Сашка Кузнецов пару приемов показал, а на каратэ мама Янку отдавать не захотела, сказала, что дорого. Сашка, конечно, сказал, что когда придет в гости — еще покажет, но это когда будет, а на каратэ каждый раз бы учили хорошо драться. И пусть тетя Нина сколь угодно поджимает губы и говорит противным голосом, что девочки не должны драться, — ага, то-то ее Машка во двор выйти боится, а в школу ее — провожают… Ну, не одну ее, конечно, но вот Янку — только в первом классе. А папа насчет тети Нины спрашивал у мамы, зачем она приглашает в гости «дуру и клушу». Интересно, он действительно думал, что Янка не знает этих слов? А мама отвечала не совсем понятно: «Из ностальгических соображений», но не переспросишь — потому что такое вроде как бы слышать Янка не должна.