– Отец Феодорит? – спросил Пух как можно почтительнее.
Монах снова кивнул. С виду ему казалось лет тридцать, а может, и того меньше, но на лице не было ни тени улыбки. Смотрел он серьезно и настороженно.
– Отец Феодорит, здесь у вас наш друг, он нам звонил, хотел повидаться…
– Из трудников, видимо? Как зовут? – Монах говорил тихо и спокойно.
– Фома.
– А, да-да. Майор?
Пух обрадованно закивал.
Монах помолчал немного, подумал и сказал:
– Сейчас его найдут. Подождите здесь.
– Спасибо!
Отец Феодорит чуть склонил голову и вышел. Они остались на проходной вдвоем, не считая монаха-вахтера.
– Пойдем за ворота, покурим, – тихо сказал Горе. – Не люблю я этих закрытых помещений с вахтами. Пока его тут ищут, успеем.
Они курили и молчали. Ожидание начинало раздражать. Что, если действительно он выйдет в подряснике? Пух не мог представить себе таким Фому и боялся своей реакции. Он видел его всяким – веселым, пьяным, злым, контуженным и полумертвым, видел за работой и на безделье, но сейчас… Пух не был готов терять лучшего друга ни по какой причине, даже по причине его сложных духовных исканий. Тем более ради Божьего клира. Это, конечно, махровый эгоизм и все такое. Мудрые старцы, естественно, гораздо больше знают и понимают, чем Пух… Так пусть объяснят ему, ЧТО на свете может быть важнее твердой уверенности в том, что ты не одинок? Не одинок по-настоящему и знаешь это. Когда все вокруг одиноки, а ты – нет! Когда хотя бы один-единственный человек, друг, всегда помнит о тебе, не может не помнить. Не требуется совершать чудеса для доказательства твоей дружбы, не надо переносить тяготы и лишения, нужно просто знать, что тяготы будут вынесены, а чудеса свершатся в тот самый, единственно нужный момент. Легко тому, кто верит, кто не одинок от сознания Бога в душе. Легко тому, для кого Бог – лучший друг. Но Пух не знал таких людей. Он сам много думал о Боге и прекрасно понимал, что Он все видит, знает наперед все его ходы и мысли, Пух даже не сомневался, что Он как-то по-своему любит его. Но пусть не останется на белом свете людей, кто тогда будет здесь любить друг друга? Деревья, цветы и камни? Тигры, олени и обезьяны? Рыбы и птицы? Ангелы? Или любовь, которая, по общеизвестному утверждению, и есть Бог, превратится в нечто новое, совсем уж непостижимое? Пух и так постоянно упирался в ограничитель, установленный Богом в его мозгу, с железной мягкостью не дающий понять Его замысел, и не хотел становиться еще более одиноким.
Скажут – умом Его не понять, надо почувствовать душой, а Пуху казалось, вся эта мистика – только попытка примириться с одиночеством. Ищете Бога – ищите, а Пуху достаточно было друга, которого Он ему послал.
Они вернулись и снова уселись под иконой. Солнце скрылось за тучу, и, глядя в окно на ромашки, Пуху не хотелось улыбаться. Он устал. Опустил локти на колени и обхватил голову ладонями. Горе толкнул его в плечо. Пух выпрямился и увидел перед собой человека среднего роста, в темной куртке с капюшоном, брюках и очках. Тот стоял, держа руки в карманах. Пух не заметил, крестился ли он, когда вошел.
– Здравствуйте, вы к Андрею приехали? – спросил человек и сразу, не дожидаясь ответа, пошел к выходу, махнув им: – Пойдемте со мной.
Несколько минут они шли за ним по каким-то скользким камням, и Пух не смотрел по сторонам. «Куда идем?» – всю дорогу тупо думал Пух, глядя в спину провожатого. Наконец не выдержал и обернулся к Горю.
– Успокойся, Пух! – серьезно сказал тот. – Этот гражданин туда нас ведет, сейчас мы его увидим.
Пух выдохнул и продолжил путь, хотя руки чесались развернуть за плечо этого очкарика и спросить что-нибудь, все равно что. Вдоль стены они обошли полмонастыря и спустились к маленькому заливчику. На его берегу стоял каменный дом старинной постройки, они обогнули его, с торца по пожарной лестнице поднялись на второй этаж, и очкарик толкнул дверь из толстых плах.
Горе вошел первым и остановился. Пух заглянул через его плечо. Посреди маленькой, в два окошка, комнаты на табурете сидел Фома, склонясь к дверям и сцепив пальцы. Он поднял взгляд им навстречу, вздохнул и улыбнулся – сощурился в тридцать три морщины.
– Горе, братан! – сказал он тихо и встал. – Пух, гад! Придурки, все-таки приехали!
Горе скинул с плеча сумку и обнял Фому. Пух стоял позади, сжав кулаки, и наблюдал. Горе сделал шаг в сторону и уступил Фому Пуху. Пух пожал его руку и уперся лбом ему в лоб, а потом они осторожно обнялись. Пух – потому что боялся сделать другу больно, а Фома – всегда так, без пафоса. Пух стал искать глазами, куда поставить сумку, и не знал, что сказать. Его немного потряхивало.