Те Мокловоды и не те. Все вроде бы на месте, кроме Веток — дальнего конца, что у самого устья Сулы, да все не так, как было. Торопятся Мокловоды, дергаются, кидаются из стороны в сторону, как заблудившиеся волы, ищут верную дорогу. Постоянно жили теперь на хуторе только совсем уж ветхие старики, по большей части вдовы и калеки. Они не щадя сил ухаживали за ребятишками, кое-как приглядывали за старыми усадьбами, закрывали на ночь калитки и ворота, запирали при помощи железных болтов ставни, если молодые хозяева не являлись ночевать, и, не зажигая света, ложились спать. А до того как лечь, бродили вокруг хат, выгоняли из-под лопухов притаившихся там уток с их выводками, доили с внуками коров, отвязывали телят, вели их домой и при этом бранили на чем свет стоит, потому что телята брыкались и упирались, как дети. И если казалось, что уже все переделано, как тому и положено быть у хороших хозяев, бабуся наконец позволяла себе сесть и начинала перебирать в памяти: не забыла ли завязать на веревочку дверь в сарае, задвинула ли засов в сенях. Чего только, бывало, не передумает, пока не начнет дремать.
А чаще всего старики сходились у кого-нибудь в хате — на людях-то не так тоскливо, — рассаживались кто где и, перебрав устаревшие новости, часами говорили все об одном и том же, о главном: что да как будет, когда их не станет. При случае кивали в сторону островов, где по вечерам ярко вспыхивало привозное электричество, вызывая добрые и недобрые толки. Чуть подальше электрических огней, вниз по Днепру, на правом его высоком берегу, где словно бы висело над рекой бедное с виду, старинное большое село Табурище, день и ночь гудела от моторов земля — строили ГЭС, вели-насыпали длиннющую, в десять верст, широкую и высокую плотину. Со временем она преградит течение рек, вода, как потом станет известно, зальет двести двадцать пять тысяч гектаров плавней и пашни. Над Мокловодами и над десятками других таких же древних поселений толща воды будет, наверное, не ниже луковского осокоря — он еще стоит, и верхушку его видно далеко-далеко, со всех четырех сторон света, откуда бы ты ни шагал по песчаной дороге к своему родному хутору. И тем, кто в недалеком будущем будет плыть тут на лодке или мчаться стрелой на крылатом «метеоре», и в голову не придет, что когда-то здесь жили люди, росли травы и деревья, пели птицы…
— Переселяемся, — коротко извещали мокловодовцы разбросанных по всей стране знакомых и родственников, а кое-кто, наиболее дальновидный, писал о том даже своим постоянным «курортникам из города», тем, кто летом наезжал сюда один или со всей семьей, чтобы отдохнуть на лоне природы, пожить, истратив совсем немного денег, в этом укромном и красивом уголке, насладиться земным привольем… Многие откликались, навещали родительский либо дедовский очаг, чтобы попрощаться с ним или увезти с разрушаемого кладбища останки близкого человека, а то и просто убедиться своими глазами, что пришел конец тому миру, который они знали сыздавна. Были и такие, кто мчался на хутор с одной-единственной целью — заявить наследственное право на хату. Правда, нередко выяснялось, что «хозяева» и узнать-то эту хату не могут, но тем не менее, раздобыв акт переселенца, они получали по нему от государства денежное возмещение и льготу на приобретение строительных материалов.
И мокловодовцы откладывали важные, не терпящие отлагательства дела, встречали и потчевали званых гостей. То в той, то в другой хате, а иногда и во дворе, где-нибудь под грушей или в саду, собиралась уйма народу — ни дать ни взять свадьба. Гуляли с музыкой, вспоминали былое, пели прощальные песни, плакали да и расходились, согласившись в конце концов, что не только свету, что в окошке, не в одних Мокловодах люди живут, ну и мы обживемся, привыкнем, главное — держаться друг за дружку, не разбрестись по земле, не уехать на чужую сторону.
Кривой Марфе тоже повезло: на этой неделе и к ней гости за гостями. Званые и незваные. Сначала приехала Люда из Кременчуга («Людка из города», — подсмеивались соседские парни, а слова эти возьми да и прилипни, так ее и зовут). Люда озабочена, однако настроение — лучше не бывает. «А ведь раньше плевалась: дескать, и такой наш хутор, и сякой, яма, да и только», — втихомолку радовалась Марфа случаю оправдать перед бабами, как только они снова соберутся на «сходку», тогдашнее дочкино высокомерие. Думали, Людка чурается матери, а она, видите, приехала, да еще и с гостинцами.