Она очень обрадовалась, выбравшись из зарослей. Улыбнулась самой себе. Увидела стога сена на той стороне, Воинскую Греблю — вдоль нее тянулась тропинка к их хате. Увидела свою корову, которая стояла на берегу и, щуря большие глаза, размеренно жуя жвачку, не обращала внимания ни на что на свете.
— Каролинка… — ласково позвала Люда и вприпрыжку побежала к ней, что-то приговаривая себе под нос. Распутала Каролинке ноги, обхватила за шею, поцеловала, засмеялась. — Любушка ты моя, самая-самая лучшая…
Напевая, пощекотала корову за ухом, раскинув руки, закружилась по лугу и все смеялась, смеялась, как от щекотки; казалось, каждая ее жилочка радуется жизни.
Разогнувшись, Люда сбежала к реке. Всплескивая над водой, от берега шарахнулись стайки рыбок. Но тут же спохватились и, напрягая силы, поплыли против течения, смешно хватая ротиками деформированное в воде солнце, которое разлеглось во всю ширину реки и все равно едва помещалось в ней. Люда вдруг почувствовала странный жар, словно все ее мускулы пронизал ток. Нестерпимо захотелось сбросить одежду, нырнуть в речку — к тем рыбкам, к солнцу, которое вот-вот исчезнет, захотелось ощутить светлую прохладу облаков, столпившихся на речном песке, — как будто кто-то нарочно сгреб их в валки, но не успел при свете дня сложить валки в копны.
Быстро и легко расстегнула блестящие пуговки. Мгновенно сорвала с себя косынку, платье, и на фоне чистого небосвода четко обрисовались очертания молодого девичьего тела. Рассыпались прядями, вспыхнули на плечах рыжеватые волосы. Еще минута — и, часто перебирая длинными ногами, девушка сбежала с берега, с разбегу всем телом бросилась в небо, лежавшее перевернутым на дне Сулы.
Откуда-то запахло серой. Тут же выкатилась из-за копны отара косматых овец. За отарой, хлопая конопляным кнутом, спешил чабан с собакой. Девушка всполошилась — ведь раздета! — быстро подплыла к берегу. Прислушиваясь к овечьему топоту, встала на цыпочки, чтобы дотянуться до одежды, но… встретила чужой и все-таки знакомый взгляд. Она замерла, почти рядом, впервые так близко, было мужское тело. Она увидела горячие глаза мужчины…
«Ты что?» — хотела было спросить. На щеках испуганно задышали две ямочки, полуоткрытые губы застыли в неподвижности, потому что взгляд парня строго-настрого запретил ей произнести хоть словечко.
Люда смотрела ему в глаза и чувствовала в душе, как растет ужас и вот уже нечем дышать. Еще мгновение — и она не различала его черт: глаза, нос, рот, подбородок — все слилось в одно пятно. Почти ничего не видя, она ощутила ледяное прикосновение чужих рук. Они липли к телу, тискали, елозили по груди, обрывая остатки одежды. Они причиняли ей боль, и девушка неловко сопротивлялась, не зная, как спастись, и, не то плача, не то смеясь, вяло упиралась руками в разгоряченное — знакомое, незнакомое? — лицо того, кто настойчиво тянулся к ее высокой шее. Должно быть, она вскрикнула или застонала — в камышах кашлянул ее крестный отец Кирило, отозвалась наверху Каролинка. Грубые руки на миг расслабились, и Люда рванулась в воду. Не поплыла — побрела по песчаной отмели, закрывая грудь. Потом обернулась и долгим неподвижным взглядом посмотрела на берег. Там стоял сын кладовщика, студент, тот самый, который в школе плелся в хвосте, а теперь учился на судью. Он зачем-то собирал оборванные пуговицы, кусочки материи. Собрал и, размахнувшись, бросил в речку. Потом пошел по берегу: наверное, хотел подняться по отлогому склону. Оглянулся. Приложил ладони к губам, дико заржал — Люду мороз пробрал по коже — и скрылся среди деревьев, которые сейчас ничуть не напоминали молчаливую толпу у дороги, а казались скопищем ночных теней.
Темнота густела. Небо легло на землю, слилось с нею. Вокруг стояла благословенная тишина. То тут, то там в окнах вспыхивал свет — люди возвращались домой. Речка торопилась неведомо куда, пробиралась на ощупь сквозь мглу, и темнела в ней вода. Кусты лишь угадывались во мраке, очертания деревьев расплывались пятнами. Покачивалась на ветвях дремота. А луга еще сопротивлялись сну: лошадиное фырканье, топот спутанных ног, шуршание птичьих крыльев. Тяжело падают в гнезда запоздалые птицы. Смиренно и тихо погружается в ночь древняя, как тайна, Воинская Гребля.