«Ну, хорошо, подойду. А потом? Что я ему скажу, как объясню?..»
Эта мысль заставила Лаврина внутренне съежиться, он молча спустился к воде.
А вода в реке стояла невысоко, чуть покрывая при легком течении темно-серые глыбы — быки высаженного когда-то в воздух каменного моста, и казалась мутной, на ней даже поблескивали сизо-розовые пятна разлитой нефти или какого-то смазочного масла. Вниз по течению, на сколько хватал глаз, тянулись невысокие кусты, похожие на мокловодовский тальник, но не красновато-зеленые, а бледно-желтые, точно они вылиняли под дождем. Густо переплетенные вьющимися травами, кусты эти были совершенно непролазными. Лаврин хотел было попробовать пролезть, да передумал. Обрадовался длинноногому кулику — так давно не видел этих птиц! — однако тот не позволил долго любоваться собою, быстро пробежал по косе, свистнул — тотчас покатилось эхо — и взлетел; должно быть, спешил в свое гнездо. На той стороне, у берега, залегли сумерки и, расползаясь все дальше, достигли середины реки. Лаврина пугала темнота, особенно там, на воде. Она усиливала душевную тревогу, и от одной мысли, что надо плыть ночью, в сплошном мраке, и неизвестно, что тебя ждет впереди, у него холодели руки и ноги. Ни разу не пришла ему в голову мысль возвратиться в лагерь. То ли заговорила глупая гордость, то ли он не мог преодолеть страх перед возможным раскрытием отцовской вины, о которой он ни словечком не обмолвился офицеру, хотя тот дважды разговаривал с ним.
Лаврин свернул в сторону от того места, где кустарник стал непролазным. Поворачивая, озирался чаще, чем следовало бы осмотрительному беглецу, глядел себе под ноги, словно что-то искал; в действительности же он пытался успокоиться, побороть страх перед черной водой — только и всего. Одна лишь эта черная вода занимала сейчас его воображение. Он часто останавливался и стоял подолгу, вспоминая, что нужно проявлять осторожность, не то пропустишь подозрительные перетычки или другие признаки минирования; о том, что берег могли заминировать, их предупредили в первый же день после бани, когда все прибывшие помылись, а потом были зачем-то взвешены с точностью до ста граммов. Затем они прошли врачебный осмотр. Особенно тщательно осматривали женщин. По-видимому, врачи хотели удостовериться, что никто не болен заразными болезнями; в Мокловодах о таких болезнях и слыхом не слыхали. А здесь попадались женщины с венерическими заболеваниями, и не так уж редко…
В лагерь Лаврин возвращаться не хотел: там его, наверное, уже разыскивают дневальные по комнате, дежурные по корпусу, ищет лагерная караульная служба. Собственно говоря, это был не лагерь в тогдашнем общеевропейском смысле слова, тут не было колючей проволоки, вышек, ученых собак, пропусков. Раньше здесь находился военный поселок, учебный танкодром или нечто подобное — с постоянными жилищами, пакгаузами, ремонтными мастерскими, подземными убежищами. Теперь его не охраняли солдаты, хотя массивные кованые ворота были, как правило, закрыты. К ним жалась под плоской крышей узенькая проходная, которой пользовались те, кто приходил пешком. В проходной всегда дежурили по два репатрианта: их обязали к этому с первого дня, когда всех прибывших разделили на равные по числу людей отряды, а молодых парней, еще не отслуживших в армии, организовали в солдатские сотни. Они занимались каждый день, с утра до вечера позади лагеря — проходили курс молодого бойца. Мужчины пожилого возраста, женщины, дети и вообще все неспособные к воинской службе работали на кухне, поддерживали на территории должное санитарное состояние, дежурили в проходной. Нет-нет, в лагерь возврата быть не может.
Итак, Лаврин осмотрел берег и мог идти куда хочет: никто его не останавливал, словно и не было пограничной стражи. Он направился к деревянному мосту, решив переночевать под ним, а когда совсем стемнеет, пуститься вплавь. Сидел он под мостом недолго. Успокоился. И отлегло от души: не придется выкручиваться, отвечая на вопросы об отце, не придется лгать тому, кто будет снимать с него допрос.
На небе зажглись звезды, когда Лаврин, осторожно нащупывая босыми ногами илистое дно, побрел по течению. Долго шел, пока наконец отважился удалиться от берега…