— Говорите, говорите, Дмитро Панькович… Записывать я могу. — Учитель опускает ноги в тазик с теплой водой, берет самописку.
— У нас, Тодосик, новость за новостью. Воротился с капиталистических шахт удравший с отцом Лаврин Нименко, ты его должен помнить: лицом серый, вроде как больной, а драться и к тебе лез. О Лаврине я больше говорить не буду, долго это и путаницы много, а писать нам не очень-то легко. Лучше расскажу о Павлушке, о Жирном Карпе, потому что он у нас теперь важная птица по переселению — принимает разрушенные подворья: твое, к примеру, принимаю, а ты еще раскидай глину, сожги солому с хаты… Наконец цедит: «Ладно, это то, что надо» — и размашисто выводит под актом о переселении свою подпись.
На свете как ведется? У него такое мнение либо суждение, и у меня такое. И у третьего. И у десятого. А попадаются люди, которые судят совсем по-другому… У них ляпуновская порода: нынче так думают, завтра — совсем наоборот. У них это издавна в крови… Какая, бывало, власть в гражданскую войну не заступит — Ляпуны в селе первые. Ляпун Юхим и Ляпун Ливон — отец Павлушка Жирного Карпа, может, слышали? — братья по матери. Так вот, Ливон, когда стали обобществляться, бывало, криком берет да грозит Сибирью («Сноси моментально все в кучу, чтобы завтра же был колхоз»). А Юхим — другого мнения: пусть человек поразмышляет, пусть не торопясь обмозгует… Чтобы нести в колхоз «не от страха, а по доброй воле»…
Ливона по прошествии времени поставили на налоги, потом — секретарем сельсовета. А про Юхима говорили — это, мол, активист коллективизации, ну и больше ничего: к власти не допускали. Так и шло между ними не по-братски до самой войны… Сидит Юхим за пасхальным столом, ужинает, с женой разговаривает, а в окно кто-то — бах! Из обреза. В цветочный горшок попало, по Юхимовой спине чуть чиркнуло. Но, видно, большое потрясение человек испытал, вроде как умом тронулся — через неделю и похоронили. Много тогда разговоров было, одни — одно, другие — другое, а кивали-то на Ливонову хату… Мужчин всех на войну берут, а Ливон достает себе бронь. До тех пор по брони сидел, пока фашисты нас не захватили. Одних расстреливают, других увозят на каторгу, Ливону же — хоть бы что, а ведь он тоже создавал колхоз. А почему так выходит? Да потому, что Ляпун Ливон уже не придерживается «колхозного мнения…». Женщины на хуторе божились, будто своими глазами видели, как Ливон в подпитии ходил на кладбище к брату Юхиму: на, дескать, бери!.. Вот она. Ты всю жизнь мечтал о ней, кругленькой… И швырнул сельсоветскую печать на его могилу.
Напишите, учитель: приезжай, Тодосик, приезжай, я по тебе соскучился, а мать и того пуще. Мы с Павлом Пановицей, с соседом, соорудили новую лодку. Проконопатили, днище просмолили в два слоя. Я с матерью сплел три пары ятерей — тут дело не в том, чтобы побольше рыбы съесть, а просто так, для удовольствия. Наше текучее болото, бывшее раньше речкой, перегородили широкой плотиной, чтобы проще было ездить: теперь все лето и караси, и лещи, и даже щуки попадаются, а ондатр (ты вспомни, сколько их было, кишмя кишели), ондатр истребляет Володька Ныцык, который ныне заготовителем. Да это он только прикрылся должностью, а сам полный карман денег набил. На ондатровые шкурки спрос, так уж он их и капканами и в ятери… Наверное, штук триста поймал. Приезжай, Тодосик, да поговори с ним, может, он тебя посовестится.
Вы уже глотали таблетки, учитель? Врачиха Неля наказывала, чтобы перед сном непременно… Берите-ка лекарства: змеиный яд или карандаш от боли в пояснице, это Митрий присылает с Колымы. У меня судороги в ноге, так он переслал по почте, Митрий то есть, сын Павла Пановицы, гармониста, Павло мне за компанию — на свадьбах играем. Чтобы вам понятно было, скажу коротко: мы с Павлом Пановицей в одном госпитале лежали и в одну весну домой пришли. Вдовы да девушки, бывало, копают-копают: то землянки себе роют, то огород вскапывают, то для колхоза что — из сил выбиваются. Наконец соберутся у Пановицы на выгоне: сыграй нам, Павло, рук не чуем, а поплясать хочется… Вот я и говорю: Павлов сын, Митрий, прислал мне дорогие лекарства, чтобы в ноге отпустило. Пошел я с этими лекарствами к фельдшерице, а Ляпун Ливон тут как тут: дай и мне пузырек, у тебя же два. Ну сделала фельдшерица мне три укола, а на меня чирьи напали. Бросился я в район, там спрашивают: где эти пузырьки, из которых уколы делали? Взяли по капле из моего и из Ливонова: в моем чистая вода, а в его — здоровье. Поглядели — ярлыки и пробки на обоих одинаковые. До сих пор в толк не возьму, отчего так: мне — чирьи, а Ляпуну — здоровье?.. Вот какие люди бывают на свете, вот как зарятся на деньги, на богатство…