«Подумаешь — украла!.. Не у кого-нибудь, а в колхозе… И чего ради я должна быть с совестью, но без молока? И вообще — наплевать мне на все эти разговоры». Так вышло. Соседка попросила подменить на ферме, пока съездит в гости. Станислава долго не хотела, отказывалась: свеклу скоро копать, перед этим отдохнуть бы… Но все же согласилась, пошла. А на другой день, возвращаясь с работы, попалась. Зоотехник, старый Макара, когда она выходила из кошары, то ли специально, то ли в шутку попытался ее обнять, а из-под узорчатой кофты — резиновая детская грелка с молоком.
— Украла?
— Взяла.
— Нет, украла…
Станислава согласно кивала головой, ничуть не смущаясь, не краснея. Ну что ж, мол, просто не повезло, не удалось. В следующий раз буду осторожнее…
«Ты, — говорят, — свою корову держи. А зачем она мне, если я не в состоянии ее прокормить? Коли есть во дворе мужчина, самое лучшее — шофер, тогда ничего. Хотя тоже нелегко приходится. Вон дядько Веремей на полкоровы перешел. В новых Журавлинцах одному держать корову вообще не под силу. Да и невыгодно, говорит. А что невыгодно, Веремей в своем хозяйстве не делает… И все-таки плати, Станислава, десять рублей штрафа. Никто в селе не скажет, что колхоз мне чужой. Я четырнадцать лет в колхозе работаю…»
Станислава вернулась домой, когда семья уже спала. Ей бы тоже лечь, слабость какая-то напала. Устала нынче, как трактор весной. Не столько от работы, сколько от слов, которых на суде наслушалась. Да и не в словах дело — в тоне, каким они говорились. Лечь бы, да как тут ляжешь?.. В хате все вверх дном. Работы невпроворот. Вон стирка в корыте киснет. К утру свинье варево приготовить… Мать нездорова, стонет. Воды нагреть бы для компрессов. И самой голову помыть, руки попарить — ломит. Ребятишки не купаны третью неделю… Радуйся, Станислава, тому, чего в жизни достигла…
В тот день, когда мокловодовский учитель Дмитро Максимович впервые вошел во двор к Станиславе, ему было известно о ней совсем немного. Почти ничего — разве что слышал ее звучное имя да знал, что у Станиславы два мальчика-школьника, в один день рожденные. И есть мать, у которой давно «года вышли». Словом, четыре рта, а руки-то одни.
Сельские кумушки говорили о ней коротко: «Воровка. Только и знает плодить байстрюков, безотцовщину разводит». У нее, мол, и в роду-то все были вороватые: дед у пана снопы крал, дядя в тридцать втором колоски «стриг», пока прямо с поля не забрали… И она туда же — на чужое рот разевает. Припаяли — так ей и надо. Ей и в любви не повезло из-за глупого ее характера: на того и смотреть не желаю, за этого не пойду… Да нашелся-таки один, улестил красавицу… Швырнула девичью честь под лавку.
Учитель ни в коем случае не может согласиться с теми, кто так отзывается о Станиславе. Узнай они об этом — диву дались бы. Нашел, дескать, кого защищать. Не ровен час и слух пустили бы: что ж, Станислава молода, красива, умеет порисоваться перед мужчинами. Учитель тоже доходится… Люди видели, он детям игрушки покупал, на речку купаться водил, когда Станислава на свекле работала. А назад вчетвером возвращались. Того и гляди, скоро в хату начнет ходить. Станислава, правда, вечно хмурится, от людей отбилась, а погулять не прочь — знаем мы таких, знаем ихнюю святость.
А еще Дмитру Максимовичу было известно, что сколько-то лет назад Станислава окончила семь классов, и он считал, что хорошо бы ее записать в вечернюю. По этому поводу, собственно говоря, и зашел к ней.
— Вам хотя бы десятилетку окончить, — намекнул издалека.
— Поздно, учитель, — отвечала она, развешивая выстиранное белье. — Какая тут к черту школа — ребенку нос утереть некогда.
И понесла в хату ведро с водой. А через минуту появилась с тяпкой. Подхватила ее на плечо и молча вошла в калитку, ведущую на огород…
— Не докучайте ей, у нее и так доли нет. Вертится между колхозом и домом как белка в колесе, не знает, кому ниже кланяться, — сказала Станиславина мать, объясняя причину ее отказа, и заковыляла вслед за дочерью.
Досадно стало Дмитру Максимовичу, недоброе чувство шевельнулось в нем, так и ушел домой.
На другой день, как нарочно, опять проходил он мимо Станиславина двора. Смеркалось. Солнце золотым оттиском приклеилось к небу над самым горизонтом, будто свидетельствуя, что день кончился. Около корыта из вербы играли в песке дети. Станислава стояла с лейкой в руках и не отрываясь смотрела на ночные цветы. Видно, любила их… Поздоровавшись, Дмитро Максимович остановился — так сладко пахла только что политая маттиола. Хотел было окликнуть Станиславу, но она сама быстро посмотрела на него. Глаза у нее были большие-большие и серые. А в них — непролитые слезы.