...потому что у отца не было почны под ногами, - объясняла мама. Всю-то жизнь он витал в облаках. А романтика, знаешь, пока тебе двадцать... - и, чувствуя, видно, что выходит совсем уж безжалостно "Встать! Суд идет! Разбирается дело!..." - шутила: - А что, инженер - тоже звучит вполне гордо!
С того и пошло лешкино предательство. Сначала из страха, потом по инерции. Пока мамина доктрина вдруг не сработала. Единственный раз, но зато уж на все сто процентов: он провалил экзамен по химии - и теперь тянет солдатскую лямку.
- Шапошникова не видел? - просунулась в дверь голова Генки Жукова.
Никакой Шапошников ему, конечно, не нужен. Просто погреться приспичело. И Лешка поспешил подыграть:
- Обещал заглянуть, - (это пока Клавка в очередной раз чертыхалась).
- Ничего, подождем, - стянув рукавицы, принялся дуть на руки Генка.
- На, покури, - предложил Летка.
Но тут клавкин "Феликс" сорвало с мертвой точки, и Клавка вперила в Генку немигающий глаз:
- Здесь не курилка!
Но Генка на Клавку плевал. Ему с ней харчи не делить.
- На морозе курить - пальцы стынут, - сказал он и пробарабанил по клавкиному столу своими култышками. На среднем и указательном пальцах у Генки не хватает фаланги. Тяжелые, как барабанные палочки, они выбили смачную дробь.
Но Клавка только фыркнула и отмела генкину руку.
Это случилось в прошлую зиму. Морозы за сорок стояли, и что ни день кто-нибудь обмораживался. Ухо иль нос, а уж пальцы на руках и ногах - каждый третий в санчасти сиживал. Но в жизни всегда так - если ударит, то в сокровенное место. Генка бы нос и уши в придачу за каждый палец отдал. Он как раз на гитаре учиться начал. Только-только азы освоил. Первые аккорды слагаться стали. Забьется на нары, скрючится так, что гитары не видно, будто слова на струнах вычитывает:
А время стекает,
По лицам струится,
И нам остается лишь время забыться.
Забыться на время...
- а тут тебе на!
Лешка месяц за ним попятам ходил. Чтобы одного не оставить. Да он бы сам на гитаре выучился, если бы это Генке облегчение принесло. Пока, однажды, снова Генку с гитарой увидел. Мурашки по спине пробежали, с какой Генка любовью струны пощипывал. Только держал он ее в другую сторону, словно левша.
- Я струны перетянул, - объяснил Генка. - На правой-то руке пальцы целы. А бренчать и этими можно.
- Ты лозунг писать - или сигаретки покуривать?! - снова отставила "Феликс" Кланка. - Люди работают, а они - ишь, буржуи!
- Сейчас, Клавочка. Ползатяжки осталось, - сказал Генка и принялся надевать рукавицы. - А я чего заглянул. Пашка Дзиворонюк ко мне подходил. Говорит, Желток обижается.
- Чего это вдруг?
- Как чего? Из-за посылки. Майкл-то правду сказал: надо было этим придуркам рюмашку налить.
При слове "рюмашку" клавкины уши как створки моллюска раскрылись.
- Да шли они!...
- И я так сказал. Но вредные, гады. Смотри, чтоб чего не подстроили.
"Теперь весь праздник изгадят", - уже на полу, разложив линейку и кисти, додумывал Лешка. Не то, что бы стало уж очень обидно. Какой, к черту, праздник? Какие тут вообще праздники?! Но когда набросал первую строчку: "Товарищи военные строители!" - что-то вдруг подкатило. Будто гадость какую-то съел и теперь сблевать тянет. И весь мир вокруг вдруг серым представился. Как это железо. Не было в нем ничего. Не было и не будет. И вечно таких, как Генка, обижать в этом мире будут. А всякая мерзость, вроде Желтка, будет мзду собирать... Но вышло нескладно. Какая тут связь? При чем здесь: Желток - и генкины пальцы?
Лешка окунул кисточку в банку. Надо этих "военных строителей" позабористей написать. Да и вообще, увлечься. Иначе издохнешь. И принялся заглавное "Т" накручивать. Что-то вроде виньетки вышло. "Шапочку" в правый бок протянул, так что она всю строчку укрыла, а восклицательный знак - будто перо в чернильнице. Знайте, мол, наших! "Встретим 59-ю годовщину..."
Но увлечься не дали.
- Сколько раз говорил: не покупайте у них ничего! - вломился в контору Шапошников. - И с жалобами потом не ходите!
- Товарищ капитан! Товарищ капитан!... - следом появилась просительница.
- Осторожней, бабуля! - загородился Лешка. - Краска не высохла.
- Я бочочком, сыночек.
По лучше б не поворачивалась. Круглая, как колобок: валенки - размер сорок пятый; матросский бушлат поверх телогрейки.
- Да чем же я могу вам помочь? - бухнулся за стол Шапошников.
- Наказать. И деньги вернуть.
- Да у меня две сотни солдат работают!
- А я отличу. Я его из тыщи узнаю.
- Что приключилось? - косясь, как Лешка смазанное "Т" подправляет, спросила Клавка.
- А-а! - махнул Шапошников. - Краску какой-то ворюга продал... Да вы понимаете, что они из-за вас и воруют?!
- Понимаю, голубчик. Все понимаю. Да только пол-то надо покрасить. Лет десять некрашеный. Как сыночек, Васюшка, царство ему небесное... - и утерла глаз рукавом. - А в магазине, сами знаете, полста рублей краска стоит. Да и достать ее надо.
- А теперь, что ж, не сохнет? - вкрадчиво подъехала Клавка.
- Точно, не сохнет, - заподозрила участие старуха. - Вторую неделю в дом войти не могу. Думала, к празднику в порядок привесть. А какой тут порядок? Ступлю - и прилипну. Прямо не краска - клей какой-то.
- И сколько он с тебя взял?
- Червонец, родимая. Десять рублей на стол выложила.
- За ведро?
- И ведерко оставил. Еще благодетелем называла.
- Мыло в том ведре было, - выдохнула Клавка. Теперь она прямо сияла... То есть, с лица все как было осталось. Но изнутри распирало. - Краски, может, грамм сто и плеснул. А остальное - мыло. Обмылков в бане насобирал, наварил, водичкой разбавил...
- Что же мне делать?
- Смывай. До смерти не высохнет.
- А деньги? Кто ж деньги вернет?
- Плакали твои денешки, - брызгала слюной Клавка. - На будущее умнее будешь. А благодетеля не ищи - копейки у него за душою нету. Пропил он все. Ты еще пол не докрасила - а он уже пропил.
- Но деньги-то? - вновь посмотрела на капитана старуха. - Может, государство отдаст?
- Хм-м! - чуть не лопнула Клавка.
- Но он же солдат... Защитник мой, называется...
- Знаете что? - решил покончить все разом Шапошников.
- Сегодня я никак не могу. Без вас хватает. А вот после праздников... Чего-нибудь прикумекаем.
И старуха как-то сразу поникла. Лешка еще раньше заметил: не верит она в удачу. Отчаяние привело. А теперь все на место встало.
Шапошников это тоже почувствовал.
- После праздников, значит, - словно оправдываясь, повторил он.
Но старуха ничего не ответила. Снова бочочком, бочочком
- вензеля на "Т" опять смазались...
- Защ-щ-щ-щ-щитник! - хохотнула ей вслед Клавка. Даже не хохотнула, а сплюнула.
Шапошникову еще неуютней стало. Чертеж из стола достал, развернул, назад в ящик бросил.
И Лешка не выдержал.
- Бабуля! - выбежал он следом.
Старуха стояла в метре от фонаря, такая же сгорбленная.
- Постойте, бабуля!... Вы понимаете?... Клавка все врет! Вы не слушайте Клавку!
Но старуха хотела идти, и Лешка схватил ее за руку.
- А мазню эту можно бензином смыть. Я у шоферов попрошу. И краску достану. С кладовщиком поговорить надо.
- Ты что же, сынок, оправдаться хочешь? - посмотрела она на Лешку маленькими чужими глазами. До того чужими, что Лешка себя горбатым почувствовал. - Я ведь все понимаю,
- и забрала руку. - А на твои оправдания у меня денег нету.
- Да какие деньги?...
- А как же без денег? В человеке всегда что-то есть, что бы денег стоило. А ежели нет - человек ли он после этого?