- Ну да, а что тут такого? Я же свои деньги перевожу, а не чьи-то. И вообще, что за манера читать чужие бумаги?!
- Прости, Лева, но тут ты не прав. Во-первых, такое дело стоит того, чтобы о нем знали. Хотя бы только друзья. Каковыми мы, надеюсь, для тебя являемся. Во-вторых, тут абсолютно нет ничего такого, и для нас с Семеном оскорбительно, что ты считаешь нас дегенератами, не способными оценить по достоинству столь благородное, тем более для нашего скупердяйского времени, занятие, как благотворительность в пользу детских домов и детей-сирот. Лично я возмущен до глубины души.
- И я тоже. Но мы тебя прощаем, потому что мы не дегенераты, а почтенная публика, к тому же хорошо воспитанная. Давайте выпьем, братцы, за счастливое детство!
Равновесие было восстановлено, ночь продолжалась, после долгой паузы, когда уста были заняты закуской, беседа вновь потекла по прямому и ровному руслу.
- Паш, а что это за сумасшедший писатель, про которого ты говорил?
- Гаршин, - задумчиво отозвался Ковригин.
- Надо же, сумасшедший, а с пониманием человек был. Вообще-то я думаю, что среди психов гораздо больше встречается разумных людей, чем среди так называемых нормальных, которые на воле ходят.
- Да-а? - удивился Коммерсант. - Интересная теория. Можешь доказать?
- А тут и доказывать нечего - посмотри вокруг, почитай газеты, послушай новости по ящику. А еще лучше посиди перед ним с недельку и смотри все подряд - от рекламы и "Поля чудес" до импортных триллеров и боевиков. Если через неделю на тебя не наденут смирительную рубашку, я согласен пересмотреть свою теорию.
- Ладно, убедил, краснобай, - сдался Гаврилин.
А Семен продолжил хвалебную речь своему временному пристанищу:
- В психушке кого только ни встретишь. Тут вам и президенты и императоры, и полководцы, и гении всех мастей. В общем не соскучишься, а уж из разговоров с ними можно массу полезных выводов сделать и заодно запастись парой-тройкой стоящих идей. Тут, - Художник кивнул на здание больницы, - даже свой пророк имеется - местная знаменитость. Я случайно разговор докторов подслушал. Они говорили, что этот псих еще до эпидемии начал ее предсказывать. Про синего ангела трепался. И сейчас еще не бросил этого занятия. Смерть, говорит, не уйдет отсюда, пока хоть один живой останется. Заслуженная кара, говорит. Я сначала не понял, чего они так удивляются словам психа. Ну вообразил себя пророком Исайей или кем там еще и шпарит свои пророчества. Потом дошло: тут запрещено даже упоминать про синьку в присутствии психов. А этого к тому же одного в палате держат и не выпускают - он там взаперти сидит. А может сам не выходит - я не разобрался еще. И родня к нему никогда не ходит. Так что он никак не мог узнать про заразу. Внимание, господа, вопрос: откуда у него такая информация? Он им, кажется, уже чуть ли не точные цифры называет, сколько померло уже и сколько еще будет трупов. Это вам не бред сумасшедшего.
- Апокалипсис какой-то, - недоверчиво отреагировал Коммерсант. Местного масштаба. А Страшный Суд он еще не предсказывал?
- Вот помрешь - будет тебе Страшный Суд.
- Шутки у тебя, Семен.
- Загробные, - согласился тот. - В каком месте живем! И времени...
- А ты его сам не видел? - Ковригин обдумывал что-то свое. - Как он выглядит?
- Не-а, не видел. Но эти эскулапы говорили, что когда он выдает свои пророчества, у него шрам на лице чуть ли не светится, аж горит весь.
- Шрам? - вцепился в это слово Писатель.
- Ну да. А что? Чего ты так возбудился, Паш?
Но Ковригин не отвечал. Тогда Семен великодушно предложил свои услуги:
- Если тебе интересно, как он выглядит, я могу случайно забрести в его палату. Если узнаю, где его держат. Знаю только, что на втором этаже, в моем крыле.
- Третье окно слева, - рассеянно произнес Ковригин.
- Откуда знаешь? - удивился Художник.
- Семен, когда у вас приемные дни? - сменил тему Ковригин.
- Послезавтра будет. То есть уже завтра. С 10 до 17 без перерыва на обед.
- Я навещу тебя завтра. Если не возражаешь.
- Очень мило с твоей стороны. Буду ждать. Паш, может захватишь банку джин-тоника?
- Обойдешься.
* * *
Рассвета дожидаться не стали, сколько их ни упрашивал Семен. Он хотел непременно встретить восход солнца на траве под яблонями в саду сумасшедшего дома, настаивал на том, что это очень романтично и больше таких шансов жизнь им не предоставит. Но Павел и Лева были неумолимы. Они отправили Художника по лестнице в его палату и благополучно вернулись тем же путем в ковригинскую избушку.
- Паш, а чего ты этим психом так заинтересовался? Будешь писать о нем? Или знакомый?
- Нет, писать не буду. И слышу о нем впервые. Есть кое-какие соображения.
- Ладно, соображай себе дальше. Я поехал. Спать охота.
* * *
"...не верю. Я не могу в это поверить. Но что если это действительно так? И самый обычный сумасшедший из городской психушки реально стал объектом этих полоумных, диких, невероятных, раздутых до безобразия слухов? В этом мире ничему удивляться нельзя. Сумасшедший, пусть даже он агрессивен и опасен, превращается в ненавистника всего рода человеческого. Рядовой шрам на щеке становится дьявольской отметиной. Слова душевнобольного воспринимаются как реальные угрозы. Не удивлюсь, если его "бандой" окажутся врачи клиники - люди в белых халатах. Им не впервой предъявляются подобные обвинения.
Как же это могло произойти? А, впрочем, тут и гадать нечего. У страха глаза велики. Кто-то из персонала больницы рассказал своим домашним или знакомым о странном человеке и мрачных видениях его больной души. те своим знакомым, тетушкам, дядюшкам, кумушкам. А уж кумушки - по секрету всему свету. И каждое звено этой цепочки приукрашивает информацию самыми "достоверными" подробностями. Тут не то что из мухи слона сделают сперматозоид в комету Галлея превратят.
И все же у меня нет никаких доказательств, кроме совпадений, может быть абсолютно случайных. Надо разобраться в этом чертополохе.
Но не это меня сейчас мучает. Все это вполне объяснимо и не выходит за пределы человеческих возможностей и человеческой же глупости, которая вешает ярлык, не разбираясь, и все непонятное классифицирует как враждебное. Я понимаю не больше их. Но я хочу разобраться. Откуда? И каким образом? Что заставляет его измученное воспаленное сознание рождать эти странные фантазии, непостижимым образом совпадающие с самой реальной реальностью? Какими локаторами души или мозга улавливает он вибрации происходящей в городе катастрофы? Если не опускаться до уровня этих безмозглых и уродливых слухов, то ответ отыскать невозможно. Но если... Если хотя бы на минуту допустить... В конце концов, что мне известно о человеческой психике, если и своя собственная выходит из подчинения. Художник прав - это рог изобилия. Изобилия загадок, тайн, глубоких пропастей, призраков и... И опасности. Самые большие пакости человеку делает его собственное "Я", оно как неукрощенный хищник пожирает его изнутри и как пиявка высасывает душу. Оно может держать его всю жизнь на привязи, в смирительной рубашке, так что невозможно сделать и шагу без страха быть наказанным, а может и пошутить: посадить за решетку - тюрьмы или психушки - или столкнуть с крыши дома. Его власть безмерна... Однако, я увлекся. Лирические отступления здесь ни к чему...
Может ли человек силой своего расстроенного (или, наоборот, настроенного на что-то?) сознания, силой ненависти и страха обрушить на город смерть? Он говорит "заслуженная кара"? Только чья это кара?..
Но это невозможно..."
* * *
На следующий день с утра Ковригин пошел к Семену. Как положено - через дверь и в белом халате. Вся эта унылая и тоскливая атмосфера скорбного дома была ему хорошо знакома - он пропитался ею как губка три года назад. Поэтому каждым своим нервом и каждой клеточкой ощущал ее враждебность - не как к чужаку, постороннему лицу, пришедшему, навестить одного из пациентов, но именно как к своему - бывшему пациенту, бывшему обитателю этих стен. И хотя та клиника находилась далеко отсюда, в Москве, это не имело ровно никакого значения. Все больницы, все сумасшедшие дома были заодно, словно общались друг с другом по беспроволочному телеграфу, - все они знали своих в лицо. И презирали и ненавидели тех, кто когда-то вырвался из их бездушных стен.