Есть здесь и свой коронный номер, называется он «Пиршество» — плати 1555 крон и ешь, сколько твоя душа пожелает, любое блюдо из меню, и при этом пей, сколько выдержат брюхо и глотка, за исключением, понятно, крепких алкогольных напитков, которые в Чехии называются «твердыми». Интересно, много ли таких смельчаков нашлось и не объели ли они корчму, рискнувшую на столь щедрый жест?
Уже давно стемнело, но повсюду ключом била пятничная бурная жизнь — в барах плотной стеной у стойки сидели «белые воротнички», в ресторанах и пивных, в которых немалое количество мест, все было занято разгулявшимся туристским людом, среди которых я безошибочно определял своих соотечественников. Они всегда шумны и очень жизнерадостны — их приятно поражают цены на огромные, по российским меркам просто фантастически огромные, порции, ну и конечно, чешское пиво — любимый напиток российского туриста.
К следующей корчме, разрекламированной в многочисленных путеводителях, к «Королю Брабантскому» (Krčma «U krále Brabantského», Thunovská 15, Malá Strana), я шел, уже понимая бесполезность и наивность своей попытки прикоснуться к «легенде». На углу Thunovská и Zamecka, преодолев короткий, но ощутимый после целого дня на ногах подъем, я увидел в ярко освещенные окна ресторана «У трех черных роз» пустыню — кроме скучающего и почти уснувшего бармена в этом заведении почему-то никого не было. Следующая дверь вела в корчму «У короля Брабантского». Признаюсь, что сейчас я с огромным трудом пытаюсь вспомнить географию внутреннего пространства этого ресторана, но чувствую, что все усилия напрасны: в голове лишь какие-то обрывочные фрагменты и лишь самое общее представление о той обстановке, к которой я оказался совсем не готов.
На полу валялось сено, в воздухе, наполненном копотью светильников и горьковатым запахом стеариновых свечей, стоял неровный шум праздничной гулянки, на грубо сколоченных столах — огромные миски, керамические жбаны и деревянные доски и металлические противни с едой — большие куски мяса и птицы, живописная груда овощей, среди которых жизнерадостным золотом выделялись целые початки вареной кукурузы. На длинные деревянные лавки были наброшены то ли шкуры, то ли овчина, под потолком вязанки трав, и повсюду, кроме светильников, чадящих маслом, огромное количество свечей, неровный свет от которых дрожит и вводит в головокружение. Все настолько отвечает подлинной грубой реальности средневековой корчмы, что не сразу понимаешь, что вокруг тебя идет театрализованное представление.
Не успел я толком разглядеть весь этот непривычный антураж, как ко мне подскочила юркая цыганка в широченной юбке, подолом по полу, и в просторной белой блузке, из которой, казалось, вот-вот выпрыгнут огромные шары ее грудей. В руках она держала огромный тесак, смахивающий на турецкий ятаган, которым жестикулировала так яростно, что я не на шутку озаботился, опасаясь еще и здесь попасть под раздачу. Цыганка чуть ли не набросилась на меня, громко и довольно-таки грубо спрашивая, чего я тут потерял. Должен признаться, что я несколько растерялся, но, оглядевшись и увидев улыбающуюся публику, я только теперь понял, что все это вечерний спектакль, предназначенный для развлечения посетителей и лучшего переваривания ими предлагаемой грубой, по законам средних веков, еды, а я совсем некстати оказался частью этого представления, которое идет здесь давно и успешно.
Не отвечая, стараясь лишь неловкой улыбкой показать, что я все понимаю, дескать, только отстаньте от меня, я попытался пройти вглубь, чтобы лучше рассмотреть корчму. Вниз, в подземелье, вела узкая винтовая каменная лестница. С едва скрываемым раздражением — не люблю я такие лестницы, ведущие неизвестно куда, — я все-таки стал спускаться вниз, но тут же столкнулся с официантом в пиратской бандане с двумя огромными подносами с едой в поднятых напряженных руках. Мне пришлось отступить, так как разминуться на этой лестнице не было никакой возможности. В конце концов я спустился вниз — в тесное мрачное подземелье, весь потолок которого был облицован… человеческими черепами. Мне стало жутковато, и, видимо, скрыть этого я не сумел, так как публика вовсю стала потешаться надо мной. С трудом повернувшись в жаркой тесноте, отметив уже по ходу, что посетители едят руками, пользуясь только ножом, а сбоку какой-то укротитель разворачивает толстенного удава, оборачивающего его шею в несколько витков, я с еще большей поспешностью оставил это средневековье и выскочил на пустынную улочку.