После похорон мужа Наташа передал Андрею то ли письмо, то ли отрывки воспоминаний Валерьяна:
«До семи лет я почти не помню брата.
В первом классе мы заразились лишаем от бездомного котенка. Мама вылечила меня компрессами из тертого чеснока. Брат на приеме у дерматолога почесал ухо о плечо и его забрали в больницу.
После больницы на ночной улице он показался мне чужим.
Еще помню, в пять лет мы приехали в Александров. Прозрачный лес, мама, бабушка Люся и брат. Шли цепочкой по топи. Трава, как батут, прогибалась под ногами.
Вышли к яме с водой. Нам сказали, что здесь неделю назад разбился Гагарин.
В избе с земляным полом нам улыбалась страшная чужая старуха в черном. Прабабушка Вера. Сельская учительница. Персонаж Марецкой.
После смерти прабабушки город отмечал ее столетие. В Кольчугино не было никого, кого бы она не учила русскому языку и литературе!
Помню младшую сестру мамы, тетю Тамару. Красавица в золотистом солнечном сиянии. Я догоняю Андрея и тетю вверх по горке. Мы идем в парк кататься на каруселях.
Тетя Тамара умерла в тридцать и похоронена под Архангельском.
Братья мамы, дядя Витя и Юра. Водители грузовиков. После армии за «мерзавчиком» и немудреной закуской, в кружок за забором у Ярославского вокзала они «решали» нашу с братом судьбу. Отец оказался тут случайно. К тому времени он женился в третий раз, на дочери академика, и перебрался в Москву. Отец делал озабоченное лицо, говорил невпопад и хотел казаться своим. Нам было хорошо с дядями. Наше детство и юность с Андреем прошла без этих простых мужиков. И не умели мы объяснить им…
А помнишь, брат, как отец, пьяненький, зашел в комнату, где мы спали на диване, и единственный раз на моей памяти обнял нас, уткнувшись головой в изголовье. Он бормотал что-то ласковое, а мы боялись шелохнуться, чтобы продлить эту сладкую минуту! Как подростками ждали его в выходные, а он не приходил. И на следующие выходные прощали ему уже знакомое у других взрослых пренебрежение нами. Выключив свет, чтобы ничто отца не отвлекало, ставили ему лучшие наши и дорогущие виниловые пластинки «Deep purple», «Led Zeppelin», «Queen» и «Pink Floyd». А когда я заболел желтухой, и меня хотели отчислить из спортшколы, отец, корреспондент партийной газеты, пришел на тренерский совет защищать нас. А мама понесла в ЦК наши грамоты и твой почетный диплом за успехи в спорте от правительства республики.
Помнишь, под Новый год, мама уносила к себе огромную кадку с деревом японской розы: роза тремя ветками занимала полкомнаты. Обтесывала топором комель и вставляла елку в крестовину. Елка пахла лесом, морозцем и Новым годом. Мы наряжали ее стеклянными шарами, самолетами, ракетами, белочками, медведями и совами на железных прищепках из старого чемодана в кладовке. Рассаживали игрушки по душистым колючкам, а у крестовины, обложенной ватой, как снегом, ставили румяного Деда Мороза в красном кафтане и с посохом. На стеклах лед с мороза, снежинки и елочки. А если подышать на ледок и поскрести ногтем иней, в глазок заглянет зимний сад с яблоневыми, сливовыми, вишневыми, черешневыми и грушевыми деревьями. Заглянет любимое абрикосовое дерево. Абрикос замерз в год, когда мы уехали в Александров к бабушке: мы пошли в школу, а мама поступила на заочное отделение политехнического института (всю жизнь мечтала быть учительницей!). Заглянет черная виноградная лоза на железных трубах, как змеи на решетках, и завиднеются голые прутья малинника в наш рост, зачернеют грядки клубники и огород под картошку. В единственный выходной мать заставляла нас ковыряться в земле после изматывающих тренировок. На зиму мама покупала польскую картошку. Но по привычке послевоенного поколения упорно приучала нас к земледелию. А там затемнеет каменный сарай. Помнишь, я зацепился за стену сарая тростью, найденной среди старых вещей. И вот лежу навзничь с «ножнами» в руке. А на стене поблескивает клинок. Его у нас обманом выманили старшие пацаны.
В саду черно-рыжий пес Шарик. Он вспахивал огород конурой, привязанной к цепи, а на собачьи свадьбы обрывал привязь любой толщины. В шесть лет осенью я швырнул в пса яблоком. Весной хотел погладить Шарика, но пес зарычал и прижал зубами мою ладонь, подержал… и, поучив, отпустил. После этого мы подружились. Пока Шарик лаял на прохожих, мы обнимали его за лохматую шею, гордые его дружбой.
А помнишь, соседей через улицу, двойняшек Олега и Игоря: один русый, другой рыжий, – старше нас на три месяца. Их мать, тетя Аня, заставляла братьев «наводить порядок». Игорь путал слова: «Я тебе завтра давал…» А вечером у костра ты боролся с Олегом. Их отец, дядя Боря, на корточках покуривал папиросу. Мы подрались с братьями.