Повернув ключ в замке, я открыл дверь. Талия по-прежнему стояла на своем пороге, в тигренках-шлепанцах, словно не решаясь выйти.
- Просто неудачный день, - ответил я.
- Жаль. Я очень хотела бы нанести тебе ответный визит.
Отказаться я не мог. В этих смешных шлепанцах он выглядела как-то домашнее, женственнее что ли. Такой ее я не видел никогда прежде.
Впрочем, по-настоящему Талию я знал всего день.
Я провел гостью в кухню, усадил у окна: она долго любовалась открывшимся ей пейзажем: детской площадкой, обсаженной чахлыми деревцами, высаженными строителями по окончании работ, - большинству из них суждено было погибнуть этой зимой, и потому вид этого парка, получившего название "Мишулина гора" невольно трогал. Талия сказала мне об этом, вдоволь побыв в своем одиночестве, которому я не смел мешать. В ответ я кивнул.
- В этом городе ко всему притерпишься, - задумчиво сказала она. Сожмешься душой и привыкнешь. А потом, если понадобиться, еще раз сожмешься....
- Город давит, - сказала Талия после долгой паузы. И повторила: Очень сильно давит. Каждой улицей, каждым домом, каждым огоньком квартир... каждым незнакомым человеком, душой своей давно принадлежащим этому городу.... Впрочем, гораздо хуже, если человек знает об этом, и все же по-прежнему принадлежит ему. Так нельзя. В прежние времена говорили: это грех. Сейчас так не модно, просто не модно..., слово "грех" просто смешно. Ведь так? - и не дав мне ответить, продолжила: - Ведь казалось бы, так просто - не принадлежать никому, тем более, существу неодушевленному, хотя и могущественному, почти всесильному в сравнении с каждым из нас.... Просто жить в нем по своему, в соответствии с внутренним миропорядком, и не чувствовать его цепей, не ощущать на себе их притягательной тяжести.
Она остановилась и посмотрела на меня. Потом медленно, с трудом подбирая слова, как это бывает в тяжелом разговоре, сказала:
- Извини. Это бывает у меня иногда. Просто не обращай внимания.
Я искренно кивнул. И предложил поужинать вместе.
- У меня не Бог весть что, но я могу соорудить...
- Не надо. Наверное, лучше будет, если я закажу пиццу. Ты не будешь против.
Этим она освободила примерно полчаса для разговора, полчаса, на которые, кажется, очень рассчитывала.
Некоторое время мы просто молчали. Талия хотела что-то сказать, но затем она повернула голову к окну, вновь оказавшись наедине с собой. Кажется, она ждала чего-то от меня, какого-то продолжения, нескольких слов о городе от моего лица. Наверное так следовало мне истолковать ее молчание.
Она внимательно смотрела, и я понял, что Талия разглядывает мое отражение в окне. Я сказал:
- Ты права насчет города. Примеров тому тысячи.... Знаешь, я хочу рассказать тебе об одном. Этот случай произошел совсем недавно, и я буквально... - я запнулся, не находя слов. Талия внимательно слушала.
За дверью послышались приглушенные шаги. Нет, для разносчика еще рановато.
- Февраль, если помнишь, выдался очень теплым. К двадцатым числам уже и снег сошел. Дороги просохли, некоторые оптимисты стали "переобувать" своих железных коней на летнюю резину.... Это все еще вступление к теме, не знаю, необходимо ли оно тебе так, как мне...
- Лучше вспоминаешь, когда восстанавливаешь в памяти все обстоятельства. Я сама часто так делаю, - откликнулась Талия. Я кивнул и продолжил:
- Это случилось на Комсомольском проспекте; были у меня кое-какие неотложные дела в Хамовниках. Увы, окончившиеся неудачно. Прожект был сорван, мне оставалось лишь откланяться и вернуться к машине. Свою "шкоду" я оставил на другой стороне дороги, до нее можно было добраться и через подземный переход, он недалеко, в двух десятках метров, и по обычному переходу, до которого идти чуть дальше; но я, положившись на случай, решил перебежать в неположенном месте: машин в тот час было сравнительно мало, а посредине проспекта шла широкая разделительная полоса, позволяющая отдышаться. Я спешил и пошел напрямик и спустя мгновения добрался до разделительной полосы. И еще один человек в черном пальто спешил вместе со мной, но, в отличие от меня, ему нужна была остановка троллейбуса, он начал переходить слишком рано, а потому, чтобы поспеть к приближающимся "рогам", пошел наискось. последняя легковушка, не замеченная моим попутчиком, с большим отрывом от общего "пелатона" вывернувшего с Хамовнического Вала на проспект, помчалась за остальными вслед, стремительно наращивая скорость и перестраиваясь в левый ряд. Я переходил проспект, был на середине левой полосы, когда она вывернула с Хамовнического. И все же пропустил ее, и лишь затем пошел. А он, тот мужчина в черном пальто, не стал ждать.
Талия явственно вздрогнула, поняв, что последует за последней фразой.
- Я узнал о случившемся по истошному визгу тормозов. Быстро повернул голову и увидел... даже не знаю, как сказать. Мне показалось, что у остановившейся легковушки - черных "Жигулей" девятой модели - от резкого торможения ни с того, ни с чего откинулась и слетела крышка капота: некая черная масса поднялась в воздух и тяжело ударилась об асфальт, распластавшись в метре от машины. Водитель, молодой человек в спортивном костюме, тут же выскочил из автомобиля, подбежал и склонился над телом. Не зная, что предпринять, он поднял голову и беспомощно озирался вокруг. С троллейбусной остановки к случившейся аварии немедленно подошло несколько пожилых женщин; они так же встали подле тела, и шумно переговаривались, не представляя, чем можно помочь лежащему.
Я стоял на разделительной полосе; стоял и смотрел на них. Просто смотрел. Ничего не чувствовал: ни в момент удара, хотя сразу понял, что он означает, ни позже, когда видел бестолковое топтание все увеличивавшейся толпы у тела. По прошествии, должно быть, минут пяти кто-то достал мобильный телефон и стал звонить в 02. К тому времени я уже был на другой стороне Комсомольского, уже сел в свою "шкоду". И оттуда все оглядывался на собравшихся.
Сидел за рулем и смотрел, не решаясь оторваться от тяжелого зрелища и ехать дальше. Я был взволнован, вернее, встревожен, но не самой аварией, а отсутствием в себе хоть какой-то реакции на нее. Я уже говорил, что не ощутил ничего: ни чувств, ни эмоций, долженствующих вывести меня из равновесия в такой критический момент. Более того, виденная мною картинка подброшенного вверх тела от тяжкого соприкосновения с машиной, а затем безжизненно распластавшегося на асфальте, для меня была словно эпизодом в некоем прокручиваемым предо мной кино, банальным эпизодом, тысячный раз демонстрируемым с экрана, кочующим из фильма в фильм. Не помню, кажется, в момент удара я пробормотал пошлейшее "ух ты, оба на" или что-то в таком духе. И произнеся эту ничего не выразившую бессмыслицу, внезапно ужаснулся ей. Да и ужаснулся как-то вяло, словно по долгу службы.
Холодные пальцы накрыли мою ладонь. Я вздрогнул от этого прикосновения.
Талия ничего не говорила, она лишь пристально смотрела мне в глаза, и продолжала держать мою руку в своей. Держала долго, пока не затихли мои воспоминания и не улеглись, в глубине памяти, как прежде.
Спустя какое-то время - наши руки все еще сплетались - прозвенел звонок; прибыл разносчик пиццы. Получив от меня деньги и отказавшись от чаевых, паренек лет восемнадцати долго топтался на пороге, не спеша уйти к другим клиентам и во все глаза смотрел на появившуюся за моей спиной Талию. Бог его знает, почему.
Наконец очнувшись, он скороговоркой поблагодарил за оказанное его фирме доверие и немедленно ушел. Талия закрыла за ним дверь.
- Надеюсь, мой выбор тебе понравится, - сказала она, все еще держа руку на дверном замке. С нежно пахнущей коробкой я вошел в кухню, по-прежнему, Талия тенью следовала за мной.