— У нас гости!
И отец, и справившийся со своим жеребчиком Зерт, посмотрели в ту сторону, куда я указывал, и тоже увидели приближающиеся к нам точки, которые не могли быть никем иным, как всадниками. Вот только с какими намерениями они к нам приближались?
Я, на всякий случай, проверил меч, чуть выдвинув его из ножен, потом запустил руку в свою сумку и убедился, что и праща, и арбалет все еще там и я смогу ими воспользоваться в любой момент. Единственное что — с арбалетом потренироваться мне таки и не довелось, поэтому, если на нас сейчас нападут, буду использовать пращу, уж с ней-то я уже успел повоевать, так что опыт есть.
Слегка успокоенный проведенной ревизией своего вооружения, я обратил внимание на оживившиеся лица отца и Зерта. Судя по тому, что никакой тревоги на их лицах не было, к нам приближались не враги, а скорее всего, друзья, если в мои размышления не вкралась какая-нибудь ошибка. Ну, скоро я это узнаю точно.
Всадники быстро приближались, и вскоре я уже мог различить их лица. Нужно ли говорить, что все они были орками?
— Эгей! — вдруг раздался сбоку от меня вопль Зерта, правда, кричал он не «эгей!», а нечто другое, но было похоже. Это было так неожиданно, что я вздрогнул и повернулся, чтобы высказать орку все, что я о нем думаю, но, увидев его радостное, улыбающееся лицо, быстренько передумал.
— Эй, Зерт! — я помахал перед ним рукой, и когда он перевел взгляд на меня, уточнил:
— Ты их знаешь? — я кивком головы указал на приближающихся орков.
— Ну, еще бы! — он так широко улыбнулся, что я стал опасаться, что его лицо просто треснет!
— Я так понимаю, что мы приближаемся к твоему стойбищу? — глядя на его сияющую физиономию, предположил я, в душе уверенный, что угадал, и тут же получил подтверждение от орка.
— А то! — радостно растянул он в улыбке губы, хотя мне казалось, что улыбнуться еще шире уже невозможно. Потом, закончив скалиться, издал какой-то вопль, что-то типа «Ийо-хо!» и, сжав бока своего жеребчика коленями, понесся навстречу родичам.
Я повернулся и посмотрел на отца, который, как и Зерт, смотрел на приближающихся всадников, но лицо у него было напряженное, словно он ожидал чего-то плохого. И еще, время от времени, по лицу, словно волна, пробегало выражение печали, которое он прогонял усилием воли. Миг — и вот его лицо уже, кроме напряженной заинтересованности, ничего не выражает.
Я подъехал поближе к нему, чтобы не орать на всю округу.
— Пап, — я решил отвлечь его от напряженного ожидания, — насколько ты планируешь задержаться в стойбище Зерта?
— А ты куда-то торопишься? — он вопросительно посмотрел на меня, и мне показалось, что я увидел в его глазах страх и надежду, которые одолевали моего отца. Я понимал, что отец и ждет предстоящую встречу со своим другом, похороненным в душе́ и уже не раз оплаканным, и боится этой встречи.
Он сам мне не раз говорил, что ожидание смерти страшнее самой смерти, и я это запомнил, хотя до сих пор не понимаю, откуда он это знает! Так вот, я решил попробовать избавить его от этого ожидания.
А как это лучше всего сделать? Да очень просто — переключить его внимание на что-нибудь другое. Вот я и переключал.
— Домой! — я пожал плечами. — По маме и сестренкам соскучился! — честно признался я.
Услышав мой ответ, отец улыбнулся и его взгляд смягчился, утратив напряженность.
— Эх! — отметив изменение в его взгляде, продолжил я, мечтательно закатив глаза. — Сейчас бы мамкиного борща!
— Да! — хмыкнул в ответ отец. — Борщ — это здорово! Вот, приедем домой, попрошу маманьку забацать нам с тобой борщеца!
И он, на мгновенье, мечтательно прикрыл глаза.
— Так, пап, — дав отцу немного помечтать, продолжил я, потому что всадники и встретивший их Зерт, уже были довольно близко, и наш разговор должен был вот-вот закончиться, — насколько мы здесь задержимся?
— Я планирую на день-два, — ответил отец, открыв глаза и быстро кинув взгляд вокруг, — но сам понимаешь…
— Угу! — согласился я. — Возможно, задержимся. Я понял. Тогда, пап, я не успел тебе сказать… То было не ко времени, то просто забывал, но… — я сделал паузу, набрал побольше воздуха в грудь и, зажмурившись, выпалил: — Я уже могу попробовать добраться до большой баронской печати.
Было тихо, ничего не происходило. Отец не ругался, не обзывал меня «непомнящим балбесом» и «склеротиком», не кричал, что «ранний склероз — признак ранней зрелости», а просто молчал.