- Думаю, да. Вы ведь хотели бы... ещё прогуляться? Выйти отсюда?
- Да...
Профессор осторожно занёс ногу и переступил через порог, недоверчиво оглядывая зелёные стены. Засмеялся.
- И правда вышел...
Он посмотрел под ноги, на жёлтые плитки, а затем, шагнув ещё, присел на корточки, над синей обёрткой от мороженного.
- Пойдёмте, Эдуард Васильевич, времени всё-таки действительно мало.
- Нет.
- Что?
- Нет, Павел. Спасибо вам. Но не надо.
- Почему?
- Фантики... - профессор поднялся и показал обёртку, - Помню, в детстве я слышал сказку про одного бедного мальчика. Он никогда не пробовал настоящих конфет, от богачей ему доставались лишь фантики, которые он собирал и облизывал в темноте, когда никто не видел. Жалко было мальчика. Да, я бы очень хотел ещё раз выйти на улицу, ощутить свежесть воздуха, даже запахи города, хотел бы ещё раз съездить в университет, попрощаться с друзьями, очень, очень хотел бы увидеть Ираиду и Катю, и... попросить у них прощения... Но ведь всё это будут фантики. Всё будет ненастоящее. Знаете, всю неделю я избегал думать об этом, а вот теперь, глядя на обёртку, понял, что мысли о смерти - единственное настоящее, что у меня осталось. Не хотелось бы променять это на фантики. Спасибо вам, Павел, спасибо большое. Простите меня, мне очень жаль, что я не смог помочь вам со своим делом...
- Эдуард Васильевич... - Карев поднял руку и запнулся, - Я постараюсь... я выбью для вас лишнюю неделю...
И тут дознаватель исчез, словно растворился в воздухе...
* * *
- Ты что, рехнулся, Карев? - кричал взмокший Патканян, сжимая в трясущихся руках отсоединённые синие проводки, - Ты что делаешь? Пятнадцать минут! Ты же мог там остаться! Сам оказаться в коме! Я же говорил тебе!
- Я помню, Артур. Не надо кричать, голова болит.
- Ну скажи, о чём ты думал? И чем ты думал? Я тут чуть не поседел! Двойное превышение допустимой нормы!
- Да всё ведь в порядке. Видишь, я установил новый рекорд. Запиши себе...
- Ай, иди ты!
Патканян наконец отбросил проводки и рухнул в кресло, утирая рукавом лоб. Карев глубоко вдохнул и медленно сел на кушетке, глядя на лакированные чёрные туфли внизу.
- Ты же мог там остаться, Павел. - отдышавшись, заговорил Артур, - Ну зачем ты это делал? У тебя ведь жена, дети...
- Детей пока нет.
- Будут! А мне, думаешь, мало... этого... Вирхофа... на моих глазах... остановка дыхания, смерть мозга...
- Прости, Артур. Ну прости. Ну надо было договорить. Это же последний мой сеанс. А он ведь... живой! - Карев мотнул головой на соседнюю кушетку.
Затем неуклюже поднялся и кое-как сунул в туфли сначала одну, потому другую ногу.
- Погоди, рано тебе вставать! Мутит, небось?
- Да... есть немножко... как в первый раз... Нормально.
Павел надел пиджак и, подобрав авторучку, склонился над столом. Для написания самого короткого своего отчёта ему хватило минуты.
- Я сейчас в буфет. - сказал он Артуру, складывая листок, - Хочешь принесу тебе чего-нибудь?
Тут Карев впервые увидел, как Патканян улыбается.
- Не, Паш, не надо. Спасибо. У меня есть тут. Мама приготовила.
* * *
"Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?" (Евангелие от Матфея, 25 глава, 37-39 стихи)
Примечание: они не помнят.
Петрович неторопливо прочистил горло и поднял на подчинённого бесстрастный взгляд.
- Что это, Павлик? Ты решил заняться моим просвещением?
- Это отчёт, Викентий Петрович. Официальный сдам в понедельник, как вы и велели. Туда подошью предыдущие материалы. Но ничего принципиально иного там не будет.
- Ты понимаешь, что это для тебя значит?
- Да, Викентий Петрович. Мне бы хотелось, чтобы авторы Проекта тоже кое-что поняли. Нельзя заставлять человека самого рассказывать о своих добрых делах. Одно дело сказать: друг меня выручил деньгами, а совсем другое дело сказать: я выручил друга деньгами. Если человек это помнит, и говорит вслух, то дело автоматически становится "нечистым", загрязняясь корыстью пусть даже элементарного тщеславия. Настоящие добрые дела человек забывает. То, что подсознание подкинуло господину Харчевскому сплошь дела с червоточинкой - весьма показательно. Я считаю, что метод колации вреден для нашей службы. Это изначально порочный путь. Его нельзя использовать в следственной практике. Таково моё официальное мнение. Не знаю, что скажет Халл.
- Много патетики, Павлик. Но сквозь неё я слышу лишь оправдания плохой работы.
- Викентий Петрович, я глубоко уважаю вас как мудрого и опытного человека. Уверен, что на моём месте вы бы пришли к тем же выводам гораздо быстрее, чем я. А я на вашем месте, скорее всего, никогда бы к ним не пришёл.