Но это — ладно, сам я против идеальных принципов демократии ничего никогда не имел и не имею… не возражаю против чьего-то там, как у тех двоих, способа питания, поддачи и прибарахленья… все пусть живут как знают… хотят — пусть уподобляются гордо реющим буревестникам, которые за пароходами летают и говно глотают… лишь бы не грабили, не мочили из-за квартир, не вымогали, не торговали человеческими органами и не устраивали пирамид…
Тут я, конечно, немного забежал вперед и набалаболил лишнего, но того, что написано пером, не вырубишь топором… кстати, спешить мне некуда и незачем… тем более пишу записки, вспоминая и переосмысливая былое а не пеку ужастики и порнуху, как стаи новых мошек, комаров и слепней, присосавшихся ко всегда беззащитной словесности.
11
Чтоб не подзалететь, сочинил я для себя методы крайне осторожной фарцовки; в этом деле надо было стать совершенно одиноким волком — никакой шмоточной показухи, никаких местных барыг, никакого, как у подсевшего мудака Черчилля, подпольного салона женских и мужских мод; начисто исключил треп даже с самыми близкими кирюхами; решил ни в коем случае не обзаводиться подельниками, верней, потенциальными свидетелями обвинения; чего-чего, а такого рода дел насмотрелся я в завезенных из-за бугра боевичках Голливуда.
Только так можно было приделать заячьи уши дядькам с Лубянки и Петровки, державшим на мушках фото-и кинокамер подъезды всех центровых отелей, напихавших «жучков» в столы и сортиры центровых кабаков; кроме того, менты и гэбэшники имели свору сексотов среди фарцовщиков, либо добровольно, с большой для себя выгодой, стучавших, либо попавших на лубянские наживки и вынужденных сексотить.
Так, мол, и так, говорили им в конторе, желаешь делать бабки — ю ар велком, к нашим целкам и тарелкам, то есть делай, фарцуй, сводничай, но сотрудничай, козел, с советской властью, тебя вырастившей, помогай изобличать забугровых акул, китов и прочих бельдюг… не хочешь — уплывай в зону, где так с башки твоей сшибут гребешок, а потом отпетушат, кишку прямую наизнанку вывернув, что сквозь слезы прокукарекаешь всю свою остальную лоховатую жизнь, тупое ты животное, пидар потенциально гнойный…
Словом, незадолго до перестройки, въехав, что честно в этой нашей отдельной, за жопу взятой стране не заработаешь на сносную житуху, сколько б ты ни упирался, — поначалу я только присматривался к быстро обогащавшимся асам фарцовки… наблюдал за их неосторожными действиями для того, чтобы знать, кроме всего прочего, как не светиться в «Березках» и никогда не связываться с шикарными блядями, стучавшими различным ментовским крышам на клиентов и друг на дружку.
А если, сообразил, раскрутившись, заиметь для дела тачку, то тогда уж подержанную, чтоб крепко она бегала, но выглядела таким жалким обормотом и затруханной дребезжаловкой, от вонючего тарахтения которой даже в зверски жадных на бабки гаишниках просыпалась бы искренняя душевная жалость к человеку, рулившему зловонной этой тачанкой; словом, знал я, что надо быть одиноким волком, а не гулять по буфету и не выть на луну прямо с Лобного места.
Времени для учебных наблюдений не жалел; выработал схемы нескольких незаметных подходов к «пиджакам» — к иностранам; само собой, наловчился определять среди них людей состоятельных и жуковатых, приканавших к нам вроде бы туристами, а на самом-то деле вынюхивавших, где бы выменять валюту не по смехотворно туфтовому совковому курсу, а угадать покруче.
Лучшие из скупщиков были тут как тут; они ловко охмуряли бедных владельцев уцелевших фамильных сокровищ, выискивали у несмышленых барыг ценнейшие доски, антиквариат, приобретали дешевейшие картинки и изделия у полуголодных наших художников и гобеленщиц, не охваченных галерейной коммерцией и, естественно, нуждавшихся в бабках; скупщикам это приносило потрясный навар.
Самые ушлые из них вмазывались в доверие к отъезжантам, а те счастливы были платить и им и таможенным крысам за сохранение драгоценных заначек в мебели, в багажном тряпье и при себе; отъезжантам иногда это удавалось: выгодный бизнес был выше личной и служебной чести аэропортовских и прочих служак; а иногда подлейшие из скупщиков-посредников просто продавали служакам отъезжавших лохов; и несчастные лохи, естественно, не имея возможности качнуть права, умоляя о сохранении визы, еще и доплачивали таможенникам за «тишину» и оставление при себе ничтожной части отныканного при шмоне; от всего такого пованивало не джунглями, а помойками, кишевшими продажной поганью тех времен и опустившейся шушерой.