Въ средніе вѣка, когда Св. писаніе, не переведенное еще на народные языки, было доступно немногимъ, мистеріи были великимъ орудіемъ христіанской пропаганды, и чтобъ еще болѣе побудить народъ присутствовать при ихъ представленіи, церковь признала посѣщеніе мистерій дѣломъ богоугоднымъ, за которое она отпускала грѣхи. — Послѣдствія оправдали ожиданія этой столько же мудрой, сколько и гуманной политики. По мѣрѣ распространенія христіанскихъ идей, языческія воспоминанія блѣднѣли въ умахъ народа, первоначальный миѳическій смыслъ праздниковъ и обрядовъ съ каждымъ поколѣніемъ все болѣе и болѣе забывался и они мало по малу замѣнялись христіанскими. Памятникомъ мирнаго торжества христіанскихъ идей служатъ нѣкоторыя названія праздниковъ, на которыя были перенесены прежнія языческія имена 52). Но въ первое время терпимость духовенства подала поводъ къ разнымъ безчинствамъ, которыя въ глазахъ невѣжественной толпы могли уронить святость христіанскаго храма и возвышенное значеніе религіозныхъ представленій. Языческій элементъ ворвался въ церковь съ своими пѣснями, плясками и съ оглушающимъ хохотомъ народнаго шута. Такъ какъ народныя симпатіи были на его сторонѣ, то онъ скоро завоевалъ себѣ право участія въ представленіяхъ мистерій. Есть основаніе думать, что нѣкоторыя комическія роли (какъ-то дьяволовъ, палачей и т. и.) по преимуществу были исполняемы не клериками, а лицами, вышедшими изъ среды народа. Само духовенство — особенно молодые клерики — заразились веселымъ духомъ язычества; священники и діаконы не только допускали во время праздничнаго богослуженія свѣтское пѣніе, шутки (risus paschalis) и пляски, но и сами въ нихъ участвовали. Епископы, аббаты и аббатисы до того пристрастились къ свѣтскому веселью и шутовскимъ выходкамъ скомороховъ, что стали заводить у себя домашнихъ шутовъ 53).
Естественно, что при такомъ отсутствіи благочинія въ самомъ богослуженіи, при обиліи соблазнительныхъ примѣровъ, подаваемыхъ высшимъ духовенствомъ низшему, мистеріи стали понемногу отступать отъ своего первобытнаго типа, допуская въ свою сферу комическіе эпизоды, свѣтскія пѣсни, импровизаціи, и т. п., и тѣмъ вызвали противъ себя сильныя мѣры со стороны папской власти и соборовъ. Въ 1210 г. папа Иннокентій III, испугавшись того скандальнаго направленія, которое приняла въ его время духовная драма, строго запретилъ духовнымъ допускать представленія мистерій въ церквяхъ, а тѣмъ болѣе самимъ въ нихъ участвовать. Это запрещеніе, подтвержденное нѣсколько времени спустя соборами, напр. Трирскимъ, въ 1227 г., много содѣйствовало секуляризаціи духовной драмы, потому что, удаливъ мистерію изъ церкви, оно бросило ее въ объятія свѣтскихъ любителей драматическаго искусства, которые съ этихъ поръ (около половины XIII в.), по крайней мѣрѣ въ Англіи, захватываютъ въ свои руки театральную дирекцію и, сблизивъ тѣснѣе мистеріи съ народной жизнью, дѣлаютъ изъ нея любимое эстетическое наслажденіе англійскаго народа. Впрочемъ такое сближеніе непремѣнно должно было произойти рано или поздно въ силу естественнаго хода вещей, ибо лишь только мистеріи вышли изъ подъ церковной ферулы и сдѣлались простымъ театральнымъ представленіемъ, (хотя бы имѣвшимъ благочестивую цѣль), авторы ихъ и режиссеры не могли не принимать въ расчетъ потребностей и вкусовъ публики, которая въ Англіи почти исключительно состояла изъ народа, такъ какъ высшія сословія еще въ началѣ XIV в. говорили по французски и пренебрегали англійскимъ языкомъ. Чтобы удовлетворить потребностямъ такой публики, искавшей въ представленіяхъ мистерій не только назиданія, но и развлеченія, авторы мистерій не задумывались вставлять въ свои произведенія цѣлыя сцены изъ народнаго быта въ родѣ тѣхъ святочныхъ фарсовъ, которые — какъ мы видѣли въ началѣ этой главы — составляли въ Англіи необходимую приправу всякаго праздничнаго веселья. Въ XIV ст. когда сводныя мистеріи сдѣлались преобладающимъ и, такъ сказать, характеристическимъ видомъ англійской духовной драмы, составители ихъ охотно допускали въ свои колоссальные циклы пьесы съ народно-бытовыми эпизодами, зная какое пристрастіе имѣлъ къ нимъ народъ. Вотъ какимъ образомъ мы объясняемъ себѣ повидимому странное вторженіе народнаго фарса въ рамку священнаго сюжета въ изложенной нами вэкфильдской мистеріи. Но кромѣ естественнаго въ каждомъ авторѣ желанія понравиться публикѣ, въ сочинителѣ вэкфильдскихъ мистерій замѣтно вообще глубокое сочувствіе народу и его бѣдствіямъ, придающее всему этому циклу демократическую окраску. Онъ пользуется всякимъ случаемъ, чтобы задѣть ненавистную аристократію и предать позору всѣхъ тѣхъ лицъ, отъ которыхъ почему бы то ни было приходилось жутко народу. Въ этомъ отношеніи въ разсматриваемомъ нами собраніи заслуживаетъ особеннаго вниманія мистерія о Страшномъ Судѣ (Judicium), гдѣ на величественной канвѣ евангельскаго разсказа вытканы національные узоры, освѣщенные свѣтомъ чисто-народнаго англійскаго юмора. Жертвами его становятся прежде всего великосвѣтскіе щеголи въ своихъ роскошныхъ, вышитыхъ золотомъ, костюмахъ и знатныя дамы въ своихъ высокихъ, фантастически поднятыхъ вверхъ и расходящихся сзади головныхъ уборахъ, которые, по замѣчанію остроумнаго дьявола Tutivillus'а, поразительно напоминаютъ рога у коровъ 54); не забыты также исконные притѣснители народа въ средніе вѣка — ростовщикъ, мельникъ и продавщица элю; всѣ они идутъ въ адъ, сопровождаемые радостными восклицаніями чертей и хохотомъ зрителей.