В себя они пришли лишь когда услышали чей-то плач и внезапно поняли, что это они сами все еще всхлипывают. Карл Лауриц лежал недолго. В какой-то момент ему удалось сбросить с себя опустошающее оцепенение. Полный горделивого спокойствия он встал, оделся, причесался, взял шляпу и перчатки и вышел из комнаты, ни разу не взглянув на Амалию. У стойки администратора он оплатил счет — из каких средств, мы узнаем позднее — и вышел на улицу. Посвистывая, он шел в пыльной летней жаре, пытаясь разобраться в беспорядочных событиях последних недель и объясняя их некоторым биологическим сбоем, следствием каких-то химических изменений и следствием — он честно признался себе в этом — сдерживаемого полового влечения. Увлекшись этой странной Золушкой, этим кусочком плоти, он совершенно забросил всю свою личную жизнь, и поэтому им овладело беспокойство, свойственная ему способность трезво рассуждать его подвела, и вот какие-то отвечающие за сексуальность вещества накопились в крови — он припоминал какую-то статью на эту тему — и это повлияло на его мыслительную деятельность. Теперь же он избавился от вредных веществ, теперь он стал самим собой — свободным, ни от кого не зависящим, сильным мужчиной. Прошлое осталось позади, впереди его ждало будущее, теперь он наконец-то ушел от этой куклы, ушел, не попрощавшись и даже не поцеловав ее. Она получила то, что заслужила, получила то, что ей было нужно от короткого слова из четырех букв, начинающегося на «ч», они долго не могли друг с другом разобраться, но теперь все закончено, теперь ему нужно думать о будущем, и Карл Лауриц весело и дерзко улыбнулся двум проходящим мимо служанкам. Конечно же, она всегда может обратиться к нему, если ей понадобятся деньги, говорил он самому себе, это вообще не обсуждается, она всегда может прийти к нему в контору и обратиться со смиренной просьбой. И, конечно же, он даст ей эту мелочь, он, черт возьми, никогда не бросал старых подружек. Он готов помочь и ей, и ее семье, он готов делать великодушные жесты, когда она придет к нему. Темные глаза полны слез, конечно же, пожалуйста, твердил Карл Лауриц, размахивая руками в воздухе. И только тут он осознал, что идет от центра по улице Вестербро, громко говорит сам с собой и так отчаянно жестикулирует, что прохожие останавливаются и смотрят ему вслед. Он сбился с пути и не знает, куда идет, а его голова забита воспоминаниями об Амалии, и его тоска по ней сейчас задушит его. Он пытался взять себя в руки, пытался изо всех сил, по пути в город он все время говорил себе, что свернет в сторону своей конторы, что ни за что не пойдет дальше к Королевской Новой площади, и при этом прекрасно понимал, что не может себе доверять. Во время всей этой прогулки, которая продолжалась, наверное, три четверти часа, Карл Лауриц понял, что суть любви настолько же связана с отсутствием возлюбленной, насколько и с ее присутствием. Свои тщетные попытки овладеть собой он воспринимал как физическую боль, от которой у него на глазах выступали слезы и появилась мысль, а уж не сходит ли он с ума.
На последнем отрезке пути он размышлял об убийстве. Проходя по Стройет, уже без шляпы, которую неизвестно где потерял, он представлял себе, как кладет руки на шею Амалии и сжимает ее, чтобы наконец-то обрести покой, но эта фантазия мгновенно сменялась другой, в которой он заверяет ее в своей любви, и тут же эта картинка сменялась третьей, где он читает ей вслух французский роман — в декорациях, которые постепенно бледнеют, потому что он пытается вспомнить, как он занимался с ней любовью, и, взбегая вверх по лестнице «Англетера», он вдруг осознал, что не помнит ее обнаженного тела.