Публика стала более привередливой, а ярмарочные артисты потеряли веру в то, что можно дарить людям радость. Волшебное искусство артиста-лицедея выродилось, на смену ему пришло настойчивое желание повергнуть зрителя в состояние шока, и это стало единственным способом общения с публикой. Откуда-то появилось множество мошенников, которые за маленькими столиками, прикрытыми гладким зеленым сукном, вооружившись кубиками и кожаными стаканчиками, поджидали клиентов с такой же напускной невинностью, какая была свойственна бенгальским тиграм, сидевшим в клетках на этих же самых разъезженных площадях в предыдущем столетии. И все же Адонис не тосковал по прошлому. Он никогда не смотрел назад, у него впереди была жизнь, его публика и его семья. Но он точно уловил различие между прежними временами и нынешними: публика стала врагом, и не только для мошенников, но и для тех артистов, которые зарабатывали больше всех, потому что поняли, что самой большой встряской является сама нынешняя эпоха с ее новейшей техникой. Они выполняли трюки на мотоциклах внутри сферы из проволочной сетки, обклеенной цветными картами с изображением стран и континентов, выписывая мертвые петли и восьмерки, читая при этом газету или попыхивая турецкой сигаретой и посмеиваясь над публикой. А публика в этот миг горела лишь одним желанием — чтобы ездок наконец-то упал и они были отомщены, чтобы их избавили от напряжения и прекратился этот полет в смертельно опасной сфере, полет, который как-то уж очень подозрительно напоминает жизнь, в том смысле, что если ты уж начал, то придется продолжать, не снижая скорость.
Адонис стал все меньше времени проводить в Кристиансхауне вовсе не из-за пренебрежения своими обязанностями. Он отнюдь не стал безответственным или черствым, скорее, он просто с головой ушел в работу, которая приносила ему удовольствие. При этом, несмотря на свой природный оптимизм, он стал чувствовать, что в их жизни не все в порядке. Не исключено, что у него внутри постепенно накапливалось смутное неприятие того, что он, в их стерильной квартире, где Анна теперь наглухо забила рамы во всех окнах, сопротивляется закону тяготения вместе с женой, которую он временами перестает узнавать из-за ее меланхолии и вечной борьбы с беспорядком.
Адониса нет дома, Анна не покладая рук работает, а в те минуты, когда не работает, она наблюдает за танцующими пылинками, пытаясь угадать по ним будущее, от которого она ничего хорошего не ждет. Вот почему возникает пустота между Адонисом, который постепенно отдаляется от семьи — интуитивно держась подальше от катастроф, и Анной, для которой не существует ничего, кроме ежедневной упорной борьбы и мыслей о будущих несчастьях, и в этой пустоте проходит детство Марии. Без всякой сентиментальности могу сказать, что ей не на кого рассчитывать в жизни, действительно не на кого, так что я удивляюсь, как она вообще все это выдержала, выросла и оставила за собой многочисленные следы, благодаря которым я смог разобраться в ее истории и сделать ее одним из главных героев моего повествования. В раннем детстве у нее все хорошо: Адонису сопутствует удача, у него есть работа, и он каждый день возвращается домой. В эти годы Анна более чем когда-либо счастлива, и Мария вместе с ней путешествует по дому, участвует в приготовлении еды и стирке белья, и в тех временах я вижу лишь одно предвестие несчастий — это то воскресенье, когда сострадание к ближним стало разрывать Анну на части. Кроме этого единственного дня, в воспоминаниях всех троих — Адониса, Анны и Марии, в эти годы всегда светило солнце, и даже в то фатальное воскресенье, по их словам, небо было безоблачным. Достаточно заглянуть в старые газеты, чтобы усомниться в этом. Та зима была одной из самых суровых в истории Дании, но все равно — таким им запомнилось то время, и нам следует относиться к этому с уважением. Впоследствии Марии казалось, что в ее раннем детстве было нескончаемое лето, и только это и имеет значение для нашей истории. После отмены ограничений на топливо по ночам стало светло, даже в самые темные ночи улицы вокруг освещались огнями города, парка Тиволи, танцевальных заведений и отражением луны в канале. Темнота наступает позже. Она опускается сейчас, одновременно с тем, как Анна начинает делать уборку. Этого-то она и боялась — что темнота осядет по углам.