Еще прежде появления Фролова на сцену мы слышим разговор о нем, дающий понятие о его бескорыстии и исполнительности. Его, видите, прислали взыскать долг с штабс-капитанши Душкиной, помещицы девяти душ. Девять лет уже с нее взыскивали этот долг, в пользу ростовщика Чеснокова, давшего ей 200 целковых и написавшего 400, а потом с каждым годом все прибавлявшего процент. Прежним становым Душкина давала по три целковых, чтобы они каждый раз показывали ее в неизвестной отлучке; Фролов не берет денег и непременно хочет описать имение Душкиной. Она прибегает о жалобой к генералу Славомирскому. Славомирский посылает за приставом, и тот является. Явившись на сцену, Фролов ловко подходит к Славомирскому, рекомендуется и говорит: «Вам, генерал, угодно было меня видеть». Такое начало обещает вам Чичикова, тоже отличавшегося, как известно, ловкостью почти военного человека и не пропускавшего случая сказать: генерал и ваше превосходительство. Но последующая сцена показывает в нем еще более Молчалина, нежели Чичикова. Славомирский (хорош тоже и этот!), подпершись руками в бока, начинает свистать и, не говоря худого слова, ругать Фролова как взяточника. Что, вы думаете, отвечает ему Фролов? Да что мог бы ответить Молчалин?.. «Я, говорит, не имел еще времени подать повод». На этот жалостный ответ Славомирский сострадательно говорит: «Ну, не имел еще времени, так будешь иметь!» Утешься, дескать. На что Фролов хочет сказать Славомирскому какую-то дерзость и уже произносит слово: «Генерал!», но вдруг, опомнившись, умолкает. Далее идет разговор о Душкиной. Желая объяснить генералу все дело, Фролов садится с ним рядом. Генерал восклицает: что-о? Фролов отвечает: а что, генерал?
Затем следует удивительная сцена, выставляющая в самом ярком свете всю пошлость господина Фролова:
СЛАВОМИРСКИЙ. Что-о? ты смел сесть пред генералом?
ФРОЛОВ. Генерал, я не вижу…
СЛАВОМИРСКИЙ (вскакивает и кричит). Молчать!
ФРОЛОВ (встает). Помилуйте, генерал! Что с вами?
СЛАВОМИРСКИЙ. Молчать! говорят тебе. Когда старший говорит – твое дело слушать.
ФРОЛОВ (в сторону). Боже мой! Что с ним?
СЛАВОМИРСКИЙ (приступает к нему). Куда ты пришел? а? К кому ты пришел? а? к генералу? Ты кто? Мальчишка! Становой пристав! Твое место вон где: у косяка! а ты засел в кресло! рядышком сел! Генерал его не приглашает, так он сам – изволите видеть! (Бегает взад и вперед по комнате.)
ФРОЛОВ. Помилуйте, генерал! Вы полагаете, что я становой пристав, так должен торчать у вашей двери… С чего же вы это изволили взять, ваше превосходительство? Если другие унижали подобным образом свое звание, так это еще не значит, чтоб и всякий… Я никому не позволю… я не лакей вам… я становой пристав…
СЛАВОМИРСКИЙ (выходя us себя). Прошу покорно, он еще рассуждает! Молчать! или я… я… напишу к предводителю… к губернатору… черт знает кого присылают! Либо мошенники, либо грубияны, невежи! Какова дерзость, – а? Какова дерзость! (Останавливается.) Да что ж ты, забыл, что ли, с кем говоришь?
Читая эту сцену, невольно спрашиваешь себя: как же могли наши критики вообразить себе, будто в лице Фролова автор хотел вывести идеал благородства? Самое предположение это кажется нам невероятным. Не ясно ли в самой первой сцене выражает Фролов полное отсутствие всяких понятий о чести и благородстве? Не очевидно ли является он перед нами Чичиковым, только без его сметливости? На него кричат: как ты смел сесть перед мной? А он смиренно начинает оправдываться: генерал, я не вижу… Ему кричат: молчать! – он опять: помилуйте, генерал, и дождался того, что генерал назвал его мальчишкой, грубияном, невежей и сказал, что его место у косяка. И поделом ему! так и следует отделывать этих пошленьких фразеров, которые толкуют – туда же! – о чести и благородстве, а сами не могут с первого раза поддержать себя и своим подловатым тоном сами напрашиваются, чтоб их выругали. И об этом человеке будто бы серьезно можно было сказать, что он –