Благородный пан пригласил цыгана Шаваню, вернее, не пригласил, а велел привратнику привести его. Когда привратник явился с цыганом, Капошфальви сидел в своем кабинете.
— Дорогой друг, — обратился благородный пан к Шаваню, которого тряслись ноги. — Я надеюсь, что ваши политические убеждения глубоко оскорблены бестактным выступлением пана Фереша, который намерен выставить свою кандидатуру. Я был в течение десяти лет вашим депутатом, и все вы знаете, что не впустую потрудился.
Цыган Шаваню не понял и десятой доли из речи благородного пана и потому только кивал головой, а после каждого слова приговаривал: «Смотри-ка, вот оно как!» Наконец он пришел в себя и ответил:
— Вельможный, благородный пан, я бедный цыган, клянусь богом, вельможный пан, я никого не обманываю, не ворую, сплю в комнате, и только несколько лет назад, со мной случилась беда.
Теперь уж благородный пан не понял Шаваню, потому что в его ответе было очень много цыганских слов. Поэтому поддакивал: «Верно, верно», — и, чтобы закончить разговор, сказал:
— Я знаю, что ты порядочный человек и прекрасно играешь на скрипке, мне говорили, что крестьяне могут без конца слушать твою игру и, если ты попросишь, ни в чем тебе не откажут. Так вот, прошу тебя, прошу вас, дорогой друг, ходите из трактира в трактир, играйте там и при этом кричите: «Да здравствует наш депутат благородный пан Капошфальви!»
Я щедро вознагражу вас за это. Но кричите хорошенько!
— Что говорил тебе благородный пан Капошфальви? — спросил цыгана в тот же вечер староста Фереш, проходивший мимо цыганских хибарок.
— Вельможный пан староста, я должен прославлять в трактирах благородного пана, — сознался Шаваню, которого мало трогало, что перед ним стоит соперник благородного пана. Дома Фереш передал сыну слова Шаваню.
— Не беспокойся, делай то же, что я, а у меня есть идея, — ответил студент-юрист. — Завтра я сам поговорю с Шаваню.
— Шаваню, я слышал, что ты должен прославлять благородного пана. Молодец, кричи хорошенько, — сказал он на следующий день Шаваню. — Сколько у тебя детей?
— Двенадцать, — ответил цыган.
— Хорошо, — продолжал сын старосты. — Отпусти эти двенадцать детей ко мне на воскресенье. Получишь за каждого по пятьдесят крейцеров.
Неожиданно привалившее счастье, надежда получить деньги на минуту ошеломили, цыгана, но он быстро очнулся и стал торговаться. Это мол, мало, надо бы дать хоть по шестьдесят крейцеров за ребенка.
— Ладно, получишь по шестьдесят, — согласился молодой человек, — но, советую тебе, кричи погромче.
Наступило воскресенье. Утром все двенадцать детей Шеваню, можно сказать, в чем мать родила, вышли из усадьбы Фереша. Впереди шагал старший, тринадцатилетний мальчик, у него была рубашка подлиннее, — с зеленым знаменем в руках, на котором было написано: «Да здравствует благородный пан Капошфальви, наш депутат вот уже десять лет!»
В усадьбе их должным образом проинструктировали, и утром, когда особенно много народу шло в церковь, эта чумазая стайка выступала со знаменем по самым оживленным улицам и кричала во всю глотку:
— Да здравствует наш депутат благородный пан Капошфальви! Да здравствует наш благородный отец!
Благородный пан снял свою кандидатуру.