Александр Александрович стал императором лишь потому, что семью Романовых постигло горе: в молодые годы умер старший сын Александра II Николай, исповедовавший, по свидетельствам некоторых современников, либеральные взгляды. Можно лишь предполагать, какой стала бы Россия при втором подряд либеральном монархе, если бы не "уперлась", а последовательно продвигалась вперед. От брата Александр унаследовал не только титул цесаревича, но также невесту — датскую принцессу Дагмар (после перехода в православие Мария Федоровна) и учителя — известного консерватора Константина Победоносцева. Как говорили о нем знающие люди, "он, как мороз, препятствует дальнейшему гниению, но расти при нем ничего не будет".
Учиться ремеслу государя будущий русский император начал, таким образом, поздно, двадцати лет от роду, и насколько он преуспевал в науках, неизвестно. "Школа Победоносцева" от "школы Жуковского" отличалась не только идеологически, но и тем, что здесь экзаменов не сдавали. Современники, знавшие Победоносцева, свидетельствуют, что на вопросы, как успевает его ученик (затем по той же методе он воспитывал и Николая II), тот только пожимал плечами, признавая, что не имеет ни малейшего представления, какие знания наследник усвоил из его лекций.
В результате, как пишет даже любивший государя Сергей Витте, правитель из Александра получился "ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования". Все эти "ниже среднего" отчасти компенсировалось "громадным характером" и незамысловатой, но практичной головой.
Для российской экономики и русской казны в особенности Александр III и вправду сделал немало, но истинно хозяйской его внутреннюю политику ("остановиться и упереться") назвать вряд ли возможно. Настоящего "хозяина" в лице императора Россия за 13 лет так и не почувствовала.
Может быть, и вправду не хватило времени. Во всяком случае, умный Витте считал, что консерватизм недолгого по русским меркам правления Александра III (он умер от нефрита, не дожив до пятидесяти) был продиктован лишь реакцией на убийство отца. Затем, по прошествии времени, в силу присущего царю здравого смысла, полагал Витте, он неизбежно пришел бы к необходимости продолжения либеральных реформ.
Однако это лишь смелое предположение. Реально в русскую историю Александр III вошел как эпигон курса Николая I и запомнился современникам своей твердой нелюбовью к "конституционным галлюцинациям", космополитам и евреям.
Поэт и писатель Андрей Белый назвал этот период русской истории "сумеречным состоянием", а Лев Толстой, подводя итоги царствованию, утверждал, что в это время "разрушили все то доброе, что стало входить в жизнь при Александре II". Известная доля преувеличения здесь есть. Разрушили, к счастью, не все, но исковеркано действительно было многое: и русское земство, и русский университет, и русский суд, и русская пресса, и русские армия и флот.
Поражение в войне с Японией ковалось уже в эпоху Александра III. Великого князя Константина Николаевича — того, что блестяще воссоздал наш флот после Крымской войны, за либерализм от дел тут же отстранили. Вместо него "на хозяйство" был назначен бездарный Алексей Александрович. Он закончил свою адмиральскую карьеру лишь после позорного разгрома русского флота (при Цусиме). Другой великий князь, Сергей Михайлович, занялся артиллерией и балетом. Как грустно шутили в те времена русские артиллеристы, "балет в России от этого очень выиграл".
Впрочем, были в правлении Александра III и свои плюсы.
Во-первых, полностью лишенный военных амбиций, государь сумел стать редким российским правителем, на совести которого в итоге царствования оказалось (в сравнении с другими) относительно немного крови.
Охоту воевать отбила Русско-турецкая война, которую вел его отец. В сражениях с турками молодой еще Александр Александрович не участвовал, но "военной романтики", неразберихи и грязи хлебнул изрядно, что вызвало у него устойчивое отвращение к битвам. Во время своего командования небольшим Рущукским отрядом всего за шесть месяцев топтания на одном и том же месте в тылу Александр Александрович умудрился потерять три тысячи человек (в основном по болезни). Такому человеку было, конечно, противопоказано воевать, он просто обязан был стать "миротворцем".
Кстати, лошадей (памятник Александру III и здесь не лгал) император тоже не любил и побаивался, так что даже парадами в отличие от многих своих предков не увлекался.
Вообще, ко всему, что выходило за границы его собственного хозяйства, то есть Российской империи, этот человек относился поверхностно, как к делу второстепенному. Внешнеполитическая история этого царствования удивительно бедна событиями. В годы правления Александра III на посту министра иностранных дел находился Николай Гирс, по общему мнению, опытный дипломат, но человек без инициативы, не столько министр, сколько референт для кратких докладов по внешним вопросам. Это полностью устраивало императора. "Я сам себе министр иностранных дел", — заявил он однажды, хотя на самом деле мало что смыслил в дипломатических хитросплетениях.
Снова сошлюсь на Витте:
У императора был удивительно простой ум; он не признавал никаких осложнений… некоторых и не понимал… все, что не являлось ясным, определенным, твердым, с его точки зрения бесспорным, — он не признавал.
Дипломатия того времени не была ни "ясной", ни "твердой", поэтому Александр III ее и "не признавал". Он, например, категорически отказывался делать какие-либо официальные заявления о миролюбии России:
Я не намерен… из года в год повторять банальные фразы о мире и дружбе ко всем странам, которые Европа выслушивает и проглатывает ежегодно, зная хорошо, что все это одни только пустые фразы, ровно ничего не доказывающие.
Протокол, без которого не мыслит своего существования дипломатия, и Александр III, как видим, сочетались плохо.
Недаром в историю Александр III вошел фразой: "Когда русский император ловит рыбу, Европа может подождать". (Это было сказано в ответ на напоминание, что его ждет один из послов.) В этих вызывающих словах на самом деле не так уж и много позерства: хороший клев в собственном пруду Александру III и вправду казался важнее многих пустых, по его убеждению, общеевропейских дел. Когда Европа это поняла, то зажила удивительно спокойно: меньше всего о "русской угрозе" говорили в годы правления предпоследнего русского императора.
Единственный в этот период серьезный конфликт, который потенциально мог грозить России войной с Англией, царь просто проигнорировал. Это произошло в 1885 году после столкновения с афганцами на реке Кушке, когда к Российской империи отошли пограничные с Афганистаном территории. Пока Англия бурлила, русский император, повернувшись к ней спиной, продолжал спокойно "удить рыбу". Царь отверг все министерские записки, требовавшие принятия срочных мер по подготовке к войне. Лондону пришлось смириться: смешно слишком долго стоять в углу ринга, размахивая кулаками, когда противник тебя просто не замечает. Россия доказала, что, даже когда она ничего не делает, уже делает много, прямо влияя на мировую политику.
Впрочем, при всем нежелании Александра III активно вмешиваться в общеевропейские дела (в данном случае он являлся полной противоположностью Александру I), тем не менее и его эпоха отмечена одним очень важным для мировой истории решением — отказом России от традиционной ориентации на Берлин и ее стратегическим разворотом в сторону Парижа. Именно этот шаг предопределил расстановку сил в Первой мировой войне, сделав Россию членом "сердечного согласия", или Антанты (l’Entente Cordiale), наряду с Францией и Великобританией.
Причин тому немало. Если говорить коротко, то русских не могло не раздражать нескрываемое желание окрепшей Германии диктовать свою политическую волю остальной Европе, в том числе и России. В былые времена, обосновывая свое стремление к территориальным приобретениям, Бисмарк заметил, что Пруссия носит слишком тяжелое вооружение для ее маленького тела. Выход из положения, с точки зрения Бисмарка, заключался не в том, чтобы частично разоружиться, а в том, чтобы, используя вооружение, "нагулять свой вес" за счет соседей. Эту фазу пруссаки уже давно прошли. Теперь на европейской карте появилась сильная Германия, у которой "почему-то" возникла та же самая проблема, что когда-то и у маленькой Пруссии: накопленное вооружение требовало применения, а экономические интересы — расширения границ.