— Я? Хм…Ничего…— стараясь подражать надменному спокойствию отца, точно так, как он всегда учил меня, хотя внутренне я ликовал. — Ничего.
2012 год. Москва.
— Макс, а тебе хотелось когда-нибудь вернуть определённое событие или человека в свою жизнь? — мы шли через Патриаршие. Настя жила как раз за ними, в серой кирпичной девятиэтажке на Малой Бронной.
Ещё в квартире, надевая бордовую рубашку с коротким рукавом и чёрные джинсы, я уверял себя в том, что решил проводить свою спутницу до её жилища из чувства такта и как благодарность за отличный завтрак, а вовсе не потому, что она стала мне интересна. Даже являясь исчадьем Ада, без выгоды и надобности подлецом быть не обязательно. Настя выгоды не представляла. Обычная, абсолютно непримечательная, с исковерканной судьбой. Таких много. Её не станет — никто и не расстроится, а возможно даже и не заметит.
— Нет. Зачем? — остановились под тенью старого карагача. Летний день обещал быть жарким. — По мне так лучше вообще не делать, если потом об этом пожалеешь. Так же и с людьми.
— И что же ты? Неужели никогда и ни о чём не жалел?
— Ну, хорошо. Однажды, — я улыбнулся, взяв девушку за руку. Нежная ладонь, испещрённая линиями, что обещали ей долгую жизнь. — О словах, сказанных в гневе. А ты?
— Не представляю тебя в таком состоянии. Ты всегда сдержан. Наверное, поэтому клиенты фирмы от тебя в восторге. Многих бы я послала на три буквы за их лицемерие и хамство, а ты с ними находишь общий язык мгновенно. — Настя склонила голову набок, отбросив каштановые пряди назад. — А я… я наверное, как и все женщины, жалею о любви и о том, что мало путешествовала, — рассмеялась, после сразу же став серьёзной. — А вернуть хотела бы всего один момент своей жизни, а вместе с ним дедушку, которого очень любила. Но как-то мы поссорились… Это было около года назад. А потом он умер. Я так и не успела сказать ему главного, как сильно он мне дорог. Как бы мне хотелось, чтобы нашей ссоры не было!
— Не знал.
— Я говорила. Винтер мужественно дал мне пару выходных, несмотря на то, что все были заняты делом Галиева, которого подозревали в том, что он застрелил своего племянника. Его оправдали. Ты оправдал, — покачала головой. — Он же виновен, Макс!
— Виновен. Я в курсе. Ничего личного. Ты прекрасно знаешь мою позицию.
— Нет у тебя ни стыда, ни совести.
Небо помрачнело, когда холодный ветер закружил под ногами сухие листья, что дворник не успел смести с безлюдной аллеи. Неожиданно пустой, для этого времени. Даже воздух остыл, став тяжёлым, как после грозы. Настя выдохнула, увидев, что изо рта пошёл пар.
— Ни стыда, ни совести, ни самого главного — души, — насмешливый голос за спиной пробудил во мне жгучую ненависть. — Москва совсем не изменилась.
— Что происходит, Макс? — прошептала девушка, увидев светловолосого мужчину, облачённого в тёмно-серый дорогой костюм и белую рубашку без галстука. Незнакомец прихрамывал, опираясь на трость, набалдашник которой был вырезан из хрусталя в форме черепа. Казалось, что ему далеко за сорок, но эта живость во взгляде… она-то и вводила в заблуждение.
— Настя, уходи. Ты, — я обернулся, к «незнакомцу», едва удерживая ярость, заслонив ничего не понимающую спутницу собой, дабы та успела скрыться. — Где же твоя марионетка-Гонщик?
— Он больше не нужен, — маска бесстрастия и презрения. Последнее взаимно. — Ты хотел править, Блэкхарт? — Люцифер смотрел на меня с любопытством змеи, перед которой скачут мыши.
— Всегда хотел, — страсть в голосе выдала меня. — В чём подвох? — Мефистофелю нельзя доверять. — Не лги мне, что на покой собрался добровольно,— с насмешкой. — Как же Габриэль?
— Ты знаешь лучше меня, насколько он слаб и глуп. Он стал таким не без твоей помощи. Я признал твою печать, как символ власти. Теперь ты вернёшься в Ад. Но вначале… — Люцифер заметил спешно удаляющуюся девушку позади меня. — Избавимся от всего, что может встать между нами. — Настя оглянулась и тут же упала. — Ты предстанешь перед Советом во дворце Мариотт.
— Нет! — я больше не сдерживал зло, что бушевало внутри моей человеческой оболочки, понимая, что отец нашёл способ навсегда вернуть меня в Преисподнюю. — Оставь мне землю.
— У тебя нет выбора, Блэкхарт. Этот мир мой, — рассмеялся Люцифер, заглянув в чёрные провалы моих глаз. — Был и будет.
Из мрака, что образовался вокруг нас, вышли двое стражей, твердя заклинание власти надо мной.
Всё это время отмеченные знаком Астарота прятались в тени того места, где мы находились. Пруды, как же… моя злость сковала воду льдом.
А ведь когда-то здесь было проклятое болото!
— Не сопротивляйся неизбежному, сын, — Люцифер был доволен, когда под действием печати, что загорелась в воздухе мертвенным синим светом, я уже не мог двинуться.
— Позволь проститься, — я сдался, зная, что ничего уже не смогу сделать.
— С кем? С этой смертной? — Мефистофель удивился. — Я не ослышался? Ты всегда презирал жалких человечков, а теперь вдруг такая расточительность? С чего?
— Назови это гадкой слабостью…— скривился. — Так как?
— Иди.
Всё вокруг казалось серым и пустынным. Краски померкли. Настя лежала на земле, глядя на меня. Она так быстро угасала, зато видела теперь моё настоящее содержание. Порождение тьмы склонилось к ней:
— Ты видишь кто я?
— Да… но я почему-то не боюсь… — тускнеющий взгляд и слеза, скатившаяся по щеке. — Мне страшно умирать.
— Знаю. — Сделать то, что делал сотни раз. — Я могу предложить тебе жизнь в обмен на душу. Что угодно! Пожелай!
— Я говорила… ссора… я так хочу, чтобы её не было…
________________________
Periculum in mora* — (лат) промедление смерти подобно.
Локуста** — знаменитая римская отравительница, происхождением из Галлии.
Король ядов*** — оксид мышьяка (As2O3).
========== Эпилог. ==========
Москва. 2011 год.
— Дед! Мне надо идти, я на работу опоздаю, — раздраженно вздохнула Настя, вдруг уставившись на своё отражение в трюмо. Старое, ещё советское зеркало местами потемнело, но всё ещё было вполне пригодно для использования. — Всё это уже было… — пронеслось в её голове, заставив вспомнить: Патриаршие, аллея, незнакомец, Макс. Вернее то существо, что было им. — Боже… — прошептала, зажав рот ладонью. — Так всё это мне не приснилось! Дедуль! — позвала Настя, кинувшись на кухню, где её дед, Пётр Васильевич, водрузив круглые очки на нос, читал газету и пил чай.
— Что случилось? — отозвался пенсионер, отложив чтение и подозрительно глянув на внучку. — Где пожар?
— Нет, нет никакого пожара! — девушка обняла деда. — Я тебя так люблю! Кроме тебя у меня никогошеньки нет! Прости меня за все грубые слова, что я когда-либо сказала!
— Вот тебе раз, — улыбнулся в усы Пётр Васильевич. — Вся вылитая мать, светлая ей память! То злится, то танцует!
— Да, дедуль, — с готовностью кивнула.
— Иди уже, на свою работу, а то Макс твой ругаться будет.
— Макс, — даже сердце замерло, от этого имени и от того, как простое желание, могло изменить весь ход событий. — Нет. Он никогда не ругается…