Беспорядки в Магдебурге не прекращались, но приобретали новый характер и новые формы, стремящиеся к тому, что теологи называют "предварительной ступенью совершенства", то есть к упрощению. Прежде всего, с изгнанием католических монахов ослаблена была партия конвертиторов, сиречь "Riickkehrer" или "возвращенцев", этих раскаявшихся овечек в черном, покорно принимавших удары справа и слева, от "рыбаков" и от фиделистов. Кое-кто из "возвращенцев", видя безвыходность своего положения, тихонько вернулся к лютеранам, другие скрылись из города, третьи засели в тишине и безопасности своих жилищ; их становилось все меньше, значение их и интерес к ним падали, и в конце концов они исчезли, словно их и не бывало.
В ту пору императорские войска под командованием генералов Тилли и Паппеихайма осадили Магдебург и начали обстреливать его из тяжелых орудий, бросая бомбы в его стены и укрепления и засыпая город зажигательными снарядами, прозванными "горячая сковородка", "чертов котел", "хвост дьявола", "комета", "отрыжка дьявола", "адская звезда" и тому подобное; насколько мы можем уразуметь, это было нечто вроде петард, какие во время карнавалов бросают под ноги людям веселья ради, только огромных размеров; снаряды эти способны были поджечь целые дома. Если такой снаряд Люцифера падал где-нибудь на улице или на крыше дома, желательно было, чтобы кто-нибудь из оказавшихся поблизости был не трусливого десятка да имел бы под рукой двух-трех здоровенных помощников, чтобы наброситься поскорее на эту дымящуюся, стреляющую искрами пакость с мокрыми одеялами, тряпками, тулупами, и давить ее, душить, наваливаясь на нее брюхом и задом, чтобы она задохнулась от недостатка воздуха и погасла, ибо всему сущему, явилось ли оно с неба или из пекла, необходимо дышать. И люди бешено боролись с этими хитроумно сконструированными устройствами. Иной раз побеждал человек, другой - такое устройство, иногда борьба сводилась вничью - человеку удавалось погасить зажигалку, но сам он платился за это болезненными ожогами. Поэтому на первых порах осады на улицах Магдебурга было много людей с явными следами ожогов; тогда и те, кому ни разу не пришлось войти в соприкосновение с "зажигалкой", почли делом чести и доброго вкуса приспособиться к новой моде. Девушки ходили с полуобгоревшими косами, матроны - с опаленными бровями и прическами, пряча их под прожженными покрывалами, дырявыми, как разорванная паутина; кавалеры носили полуистлевшие жабо, а усы и бороды их "страдали" отнюдь не симметрично - у этого, к примеру, отсутствовал левый ус, у того обуглился кончик бороды, у третьего пригорели бакенбарды; у четвертого в прожженную на рукаве дырку виднелось голое тело.
Кстати, о модах: в ту же пору фиделисты, сначала женщины, а там и мужчины, сбросив свои обычные одежды, облеклись в траур, так что "возвращенцы", и прежде-то ходившие в черном, перестали от них отличаться, а постепенно перестали от них отличаться и "рыбаки", ибо то обстоятельство, что немецкий Магдебург осаждают и обстреливают немецкие же войска, нанесло тяжкий удар по их воинствующему патриотизму. "Рыбаки" не распевали больше героических песен и не вышагивали бодро, вызывающе, грудь колесом, но уподобились по одежде фиделистам и "возвращенцам", так что все теперь смахивали на загробные призраки.
Однажды комендант города, гофмаршал фон Фалькенберг, послал Петра в сгоревший храм святого Георгия, где будто бы, с тех пор как там перестали отправлять богослужения, собирается какая-то подозрительная шайка. Храм стоял без крыши, главный неф его почернел от огня, и пахло в нем остывшим дымом. Тем не менее Петр, войдя, нашел здесь целую толпу, внимавшую проповеднику тщедушного телосложения; он стоял на каменном цоколе, прежде подпиравшем кафедру, ныне исчезнувшую. Проповедник имел вид священнослужителя и говорил свободно и плавно, как пастор, но это был не пастор, а штабной писарь, беглый брат премонстрант Медард. Он вещал:
- Единственное связующее звено между этим миром, который мы воспринимаем нашими пятью несовершенными чувствами, и Великой Пустотой Бесконечности, где нет бога,-это звено и есть принцип Правды.
- Принцип Правды,- хором повторили слушатели.
- И кто скажет "Правда", скажет одновременно "Разум и Справедливость",- продолжал Медард.
- Разум и справедливость...
- Суть правды малые и правды великие, правды ничтожные и правды безмерные и всемирные. Правда, что у этого храма нет крыши, ничтожна в сравнении с той Правдой из правд, за которую отдал жизнь святой Янек Кукань из Кукани, а именно, что "Все едино есть". Однако даже эта маленькая правда, будучи правдой, включена в необъятную мозаику действительности, которую я называю Всемирным Порядком, и мы чтим ее и признаем, невзирая на малое ее значение, так же как чтим и признаем высокие правды, как, например, ту, что Земля - шар, а Солнце неподвижно. Сказав:
"У здорового человека два глаза", ты тем воздал хвалу Всемирному Порядку, ибо произнес правду, истинность коей может проверить любой; в то время как утверждение, будто тот, кто последует за Сыном, достигнет вечной жизни, опирается только на веру, а посему и неправдиво. Давайте же освежим сердца свои произнесением таких чистых, бесспорных и радостных правд, как та, что зимой холодно.
- Зимой холодно,- повторили верующие.
- Вода мокрая,- сказал Медард.
- Вода мокрая,- с энтузиазмом подхватил хор.
- Огонь жжет,- Медард.
- Огонь жжет,- хор.
- Теленок родится от коровы,- гнул свое Медард и, поддерживаемый хором, пошел изрекать дальнейшие правды:
- Ель - хвойное дерево... Вальдштейн лишен командования на Регенсбургском сейме... Брошенный камень падает на землю... Вино напиток...
- Вино - напиток!
- Каждую из этих и подобных им правд следует уважать и отстаивать,повел дальше речь Медард,- и тот, кто нарушит ее, утверждая, будто теленок родится от быка, ель - цветок, Вальдштейн - до сих пор генералиссимус императорских войск, брошенный камень возносится к небу, а вино - кровь, совершит преступление лжи и подлежит смерти.
- Подлежит смерти,- согласились верующие.
- Этого требует Разум, и се есть подлинная Справедливость!
- Подлинная Справедливость! - возликовал хор. Тут Петр, вспыхнув гневным румянцем при виде такого осквернения чистого имени своего отца и собственных своих идей перед сборищем, как ему виделось, слабоумных идиотов, вышел из-за колонны, за которой укрылся, чтобы слышать все, оставаясь незамеченным, и взгремел так грубо и громко, как не гремливал никогда в жизни:
-. Прекратите этот идиотизм!
Медард так и замер на своем цоколе; протекла минута испуганной тишины, подчеркнутой одиночным выстрелом одной из осадных пушек; но вот он воздел обе руки к тучам, нависшим над почернелыми стенами разбитого храма, и воскликнул:
- Это он! Учитель Кукан явился нам! Все на колени! -С глухим стуком все разом выполнили команду Медарда.
- Шуты гороховые! Скоморохи! - в отчаянии кричал Петр.
- Учитель немилостив к нам, недостойным! - взрыдал Медард.- Учитель гневается!
- Учитель гневается! - всхлипнули коленопреклоненные.
- Все - марш на стены, работать! - крикнул Петр.- Там-то и найдете настоящую правду, бездельники! Возить камни, боеприпасы! Да поживей, чтоб я вас больше не видел, засранцы!
- Учитель гневается! - скулили верующие, ринувшись к выходу.- Учитель в гневе!
- Вы на службе в военной администрации Магдебурга, находящегося в смертельной опасности,- обратился Петр к Медарду, когда все овечки выбежали.- Теперь не время для подобных забав. Если я еще раз застану вас за таким чародейством, прикажу вас повесить!
Во взгляде, с каким .Медард принял эту угрозу, Петр прочитал ненависть; такой же взгляд этого человека со страшно расстроенной душой ему придется еще очень часто встречать в ближайшем будущем.
- Я готов умереть,- ответил Петру Медард.- Тогда у нашего учения будут два мученика, а это можно лишь приветствовать. Вы основали это учение. Учитель, и я охотно последую примеру вашего отца и отдам за него жизнь.
Императорские войска, осадившие Магдебург, получали все новые и новые подкрепления; тихий край, тянущийся вдоль обоих берегов Эльбы, край добрый и честный, как рука хозяина, взвешивающего на ладони горстку зерна, с каждым днем все больше покрывался темными геометрическими фигурами марширующих в строю полков. Из Эрфурта прискакали кавалерийские части лигистов, генерал Паппенхайм подтянул из арсенала в Вольфенбюттеле все современные осадные машины, гигантские сверла, дальнобойные орудия и убийственные мортиры; едва добравшись до места, все они залаяли оглушающим ревом. Теперь пальба шла ночью и днем, сливаясь в неумолчный грохот и гул, от которого будто в страхе дрожали все дома в городе; костры осаждающих соединились в единое пылающее кольцо. И в то время как канонада все усиливалась, гофмаршал фон Фалькенберг издал приказ по магдебургскому гарнизону - экономить снаряды, чтобы не оставить город без боеприпасов прежде, чем подойдет шведский сикурс.