- Куда вы перевели арестованных?! - проорал он.- Где бургомистр Ратценхофер?! Швед пожал плечами:
- На сей счет я никаких приказов не получал.
- Значит, они остались в ратуше?! Новое пожатие плеч.
- Пошли за ними,- решил Петр.- Ты меня поведешь.
Швед ужаснулся:
- Но туда нельзя! Это верная смерть!
- Идем! - повторил Петр и, выхватив пистолет, ткнул ему дулом под ребра.
Швед неохотно двинулся вперед, но когда лицо ему опалило жаром, он сначала упал на колени, а потом и вовсе растянулся во весь рост, раскинул руки и взмолился:
- Не пойду я туда! Можете меня застрелить, но я шагу не сделаю!
Петр убрал пистолет, швед поднялся на колени.
- Если вы уж решились, что ж, извольте - это в левом крыле.- И сняв с пояса железное кольцо с ключами, швед протянул его Петру.- Но меня вы туда не загоните. Лучше пулю в лоб, чем изжариться заживо! Схватив ключи, Петр кинулся к ратуше. В нижнем зале еще не горело, но сверху, с лестницы, валил едкий чад - Петр ослеп и задохнулся от него. Закрыв лицо руками, вслепую, шатаясь, он двинулся туда, где предполагал - ибо совсем потерял ориентировку во всем этом кошмаре - левое крыло; теперь он уже только бежал, спасаясь, натыкаясь на колонны и углы, а в спину ему хлестал жар огня - размеренно, как если бы кто-то раздувал пожар гигантскими мехами. Петр рассудил, что столь высокая особа, как бургомистр,- даже в таком отчаянном положении Петр не забыл о своей цели,- заточена не в подземной темнице для обыкновенных преступников, а в каком-нибудь комфортабельном покое для знатных узников с кушеткой, а то и с дорогими гобеленами - он и сам дважды за свою причудливую жизнь оказывался в подобных помещениях; такая ноблесная камера могла иметь вход из коридора, в который попал Петр; дышать тут было несколько легче, хотя и тут стоял такой же невыносимый жар.
- Ратценхофер! - хотел крикнуть Петр, но из горла его вырвался только жалкий, слабенький стон.
Шатаясь, пошел он вперед по коридору, касаясь ладонями стен, и вдруг нащупал железную дверь. Но за этой дверью не могло быть ничего живого, она раскалилась до малинового цвета, и гул яростного пламени, доносившийся из-за нее, свидетельствовал, что там не отдельная камера, а обширное помещение. Это было последним, что мог еще подумать Петр о том, правильно или неправильно избрал он место поисков: в тот миг, когда он прикоснулся к раскаленной железной двери, потолок над его головой раскололся так неожиданно, что казалось, есть причинная связь между этими двумя действиями, и на то место, где стоял бы Петр, если бы не был Петром Куканем, то есть если б не успел отскочить, с грохотом обвалились обломки мрамора, балок, раскаленного мусора, пепла, пыли, а главное, нечто такое, что мы назвали бы самим огнем, если бы не знали, что нет и не может быть огня самого по себе и для того, чтобы был огонь, требуется то, что может гореть.
И герой наш, ничего не видя, ибо был ослеплен, не слыша, ибо был оглушен, не соображая, ибо мозг его отказал, полетел куда-то, куда направила его случайность спасительного прыжка; и летел он во тьму, в чаду, окруженный горящим воздухом,- как ведьмы из "Макбета"; а когда долетел, вернее, упал на дно шахты крутой лестницы, уводящей в подземелье - именно сюда и привело его безумное бегство вслепую,- то почувствовал в левой коленной чашечке такую неприятную, такую пронзительную боль, что в нем вспыхнуло опасение, быть может мелкое, но разумное,- не повредил ли он ногу настолько, что будет теперь хромать всю жизнь. Хотел отвести душу, выругаться - и тут оказалось, что язык его прокушен, а скорее всего нижняя челюсть сломана и свихнут черепной сустав - ибо нет сомнения, что в человеческом теле есть что-то вроде сустава черепа. Петр хотел было ощупать этот вывихнутый сустав, да убедился, что не может шевельнуть правой рукой, позвоночник у него перебит, и правая щиколотка вывихнута; а по тому, что и дышать ему было больно, можно было понять, что с правой стороны у него сломано по меньшей мере одно ребро, если не два и более. Одним словом, Петр был так отделан, побит, измордован, изувечен, как никогда в жизни, до того даже, что не заметил, что из правого бедра у него вырван кусок мяса. Пока он так мрачно освидетельствовал себя, до его сознания вдруг дошло нечто действительно достойное внимания и удивления: каменная ступенька, на которую он опирался своим - если его диагноз был верен - перебитым позвоночником, была скользкой от влажности, и стена была скользкой и холодной, мокрой; поистине, неожиданное явление в этом пылающем дворце, в этом раскаленном горниле. И были ли у Петра ребра сломаны или только ушиблены, воздух, который он с болью вдыхал, пахнул скорее плесенью и гнилью, чем дымом, а из тьмы, откуда исходил запах плесени и гнили, доносилось нечто слишком хорошо знакомое Петру: шорох от беготни подземных грызунов и писк их детенышей, крысят, похожий на писк цыплят. Петр напряг свой еще оглушенный слух, и ему показалось, что, кроме этих звуков, из мрака долетает до него нечто вроде эха человеческих голосов.
Прислушавшись еще напряженнее, он разобрал, что хор голосов повторяет слова одного человека, излагающего в вонючем подземелье примерно такого рода мысли:
- Где темно, там ничего не видно. И хор подхватывает:
- Там ничего не видно.
- И это наблюдение, на первый взгляд приземленное и естественное,продолжал одинокий голос,- есть частица Всемирного Порядка или Всеобщей Истины, которая единственна.
- Которая единственна,- откликнулся хор.
- Но лучше, чем свет наших глаз, есть свет разума, который дает нам постичь, что бога нет, а все сущее произошло из единой материнской праматерии,- вещал одинокий голос, в котором и Петру, и читателю нетрудно было узнать голос беглого монаха Медарда, самозваного верховного жреца веритариев.
А те повторили за ним:
- Все сущее происходит из единой материнской праматерии.
Тогда Петр, забыв о разбитой коленке и вывихнутой щиколотке, и о сдвинутом черепном суставе, и о перебитом позвоночнике, и о сломанных ребрах, хватился ключей, полученных от шведского офицера, и обнаружил, что потерял их - конечно же, когда летел в темноту. Делать нечего, полез на четвереньках вверх по лестнице, ощупывая каждую ступеньку. По мере того как он поднимался, жара и чада становилось все гуще, а также треска и гула огня, похожего на гром падающей массы воды: пожар бушевал вовсю уже и в нижнем этаже. А ключи Петр нашел на самой верхней ступеньке, и были они так раскалены, что освещали ему обратный путь вниз; держал он их, прихватив полой куртки.
- Прямая линия пряма и никуда не отклоняется, ибо если бы она отклонялась, то была бы не прямой, а кривой! - возгласил Медард, и веритарии подтвердили истинность этого изречения, согласно воскликнув:
- Не прямой, а кривой!
- У треугольника три стороны!
- У треугольника три стороны,- согласились слушатели.
Тем временем Петру удалось подобрать нужный ключ, он отпер железную дверь узилища и крикнул:
- Ратценхофер! Где бургомистр Ратценхофер? Нет ли его среди вас?
Петр не исключал, что шведские гвардейцы, незнакомые с местными отношениями, могли ввергнуть и бургомистра в обычную темницу.
- Слава Разуму, Правде и Справедливости, слава постулату "Все едино есть"! - взгремел в темноте Медард.- Если не ошибаюсь, нам дарована несказанная радость и честь - сам Учитель, Петер Кукан фон Кукан, почтил посещением верных своих овечек! Возрадуемся, братья!
- Возрадуемся! - грянул хор.
- Конец одиночеству и блужданиям! - возглашал дальше Медард.- Учитель нашел путь к нам, дабы протянуть нам свою твердую руку и вести нас, он несет нам в дар мудрость свою, дабы вывести нас из любых заблуждений!
- Из любых заблуждений!..
- Ну, хватит! - крикнул Петр.- Я задал вам ясный, вразумительный и простой вопрос, а вы отвечаете мне ослиным ревом. Повторяю: где бургомистр Ратценхофер? Не знаете, где его заперли?