Да, Петр очень хорошо помнит эту jolie prophetesse.
Что с ней?
- С ней-то что? Да самое худшее из всего, что может статься. Стоять перед трибуналом генерала Холька - одно удовольствие и веселая забава в сравнении с тем, что уготовано бедной маленькой фантазерке, этой несчастной проклятой душеньке, этой подружке величайших страдалиц, каких только родит земля,- женщин, которых злоба и идиотизм нашей злосчастной эпохи бросили в когти инквизиторов. Вальдштейн когда-то заслуживал похвалы за то, что противился преследованиям и сжиганию так называемых колдуний; да будет ему вечным позором, что он в конце концов обманул ожидания даже в этом единственном пункте, свидетельствовавшем в его пользу. Подробности конфликта между ним и прелестной prophetesse, известной под именем Кураж, не проникли за стены Вальдштейнова дворца, но ясно, что и в этом случае предлогом была клятая битва под Лютценом. Насколько понимает шевалье де ля Прэри, мадам Кураж предсказала Валъдштейну, что его намерение до наступления зимы избегать вооруженных столкновений с королем шведов осуществится; и Вальдштейн, полагаясь на это предсказание, разместил большую часть своих войск по зимним квартирам; а когда оказалось, что пророчество было ошибочным и битвы, которой так страстно желал Густав Адольф, не избежать, Вальдштейн был вынужден срочно созывать полки обратно; некоторые из них добрались до Лютцена к шапочному разбору, когда битва была проиграна. Теперь Вальдштейн хочет свалить всю ответственность-за этот просчет на хорошенькую маленькую Кураж, которая, конечно же, больше понимает в постельных делах, чем в военных; все это говорит о мелкости духа Вальдштейна и о размерах его досады. Не на ясновидящую с хрустальным шаром должен он был полагаться, а на собственный разум, опыт, да еще на Макиавелли, который, хоть и не француз, все-таки гениален, а Макиавелли утверждает ясно и бескомпромиссно, что если одна из двух враждующих сторон желает встретиться на поле боя с другой стороной, то другая сторона обязана удовлетворить это желание.
А дела маленькой Кураж иэ рук вон плохи. Если б еще Вальдштейн отдал ее под военный трибунал, все сошло бы хорошо, но он, понятно, не мог этого сделать. Тогда он обвинил ее в черной магии, а это - конец. Прелестную Кураж держат catenata [в оковах (лат.).] где-то в подземелье Вальдштейнова дворца, и там ее допрашивают инквизиторы. Если есть у Пьера хоть капля воображения - а оно у него есть,- то он легко представит себе, что это означает. Как видно, воображения у Пьера даже с избытком, и весть о несчастье, постигшем маленькую Кураж, взволновала его до того, что он побледнел. Что ж, сочувствие страждущим - дело хорошее и благородное, только не надо, чтобы оно было чрезмерным, ибо если б мог человек вчувствоваться во все несчастья, кои сотрясают мир, он неминуемо сошел бы с ума. Но куда вы, мсье де Кукан, куда собрались?!
Ибо в эту минуту Петр встал и приготовился к отъезду.
- В Прагу,- ответил он.- Не оставлю же я ее. Шевалье тихо изумился.
- Кого? Маленькую Кураж?
- Вот именно. Я обязан ей спасением жизни, а долги следует отдавать.
- Но как вы это сделаете? Как вырвете из казематов Вальдштейнова дворца?
- Не знаю. Знаю только, что освобожу ее.
- А если ее сожгут прежде, чем вы попадете в Прагу?
- Надо спешить. Брат Медард снабдит вас всем необходимым в дорогу если только вы не захотите подождать нашего возвращения.
Шевалье спросил, как понимать это множественное число.
- Это значит, моего возвращения с малюткой Кураж, как вы ее называете.
- Parbleu,- сказал де ля Прэри.- Конечно, подожду.
Прежде чем Петр вышел из шатра, от подножия его откатился человек, который, завернувшись в попону, лежал там, подслушивая. Человек этот отправился в палатку брата Медарда, который сидел, тщедушный, зябкий, закутавшись в шерстяной плащ до пят, и занимался счетами веритарской общины.
- Ну? - с деланным равнодушием бросил брат Медард, наклоняясь ухом к шпиону. Шпион приник к этому уху и долго, горячо что-то шептал. При этом изможденное лицо Медарда озарилось выражением блаженства.
- Удовлетворительно,- проговорил он, выслушав шпиона до конца.- Весьма удовлетворительно. Ты хорошо поработал, очень хорошо.
- Возможно,- отозвался шпион.- И все же я кажусь себе свиньей.
- Без всякого основания, брат, без всякого основания. Ты открыл правду, а правда священна.
- Правда священна,- повторил шпион и удалился пятясь.
А Медард остро очинил новое перо и написал на маленьком клочке бумаги:
"Интересующий В. В.[ т. е. Ваше Высочество.] выезжает в Прагу с целью освободить колдунью по имени Кураж".
Эту записочку он привязал к ножке одного из трех почтовых голубей, тайно в тот день доставленных в лагерь из Праги, из дворца Вальдштейна.
ПОД КЛАДБИЩЕМ КАЗНЕННЫХ
В Праге, куда Петр добрался за три дня скачки, изнурительной из-за сильного снегопада, его встретили две вести - одна хорошая, другая дурная. Добрую он получил первой, еще в Страговских городских воротах, через которые лежал его дуть: после ужасной казни военных на Староместской площади других казней не было, следовательно, прекрасная колдунья Либуша Кураж еще не сожжена. А недобрая весть достигла его ушей, когда он медленно, шагом, проезжал по тихим улочкам заштатного провинциального города, в который превратилась Прага, некогда полная жизни императорская столица, какой Петр помнил ее по временам своего детства. Направлялся он к арене своих мальчишеских забав, туда, где когда-то была маленькая площадь по названию Торговая, над которой высился храм Девы Марии Заступницы и который, как он слышал, напрасно искал бы теперь:
на месте домов, образующих эту площадь, выросло новое здание дворца пражской резиденции Вальдштейна, герцога Фридляндского; здание обширное, пышное и прочное. У Петра не было даже самого туманного, самого приблизительного представления о том, как ему проникнуть в этот дворец и освободить Либушу. В надежде набрести на какую-нибудь идею, он хотел оглядеть дворец хотя бы издали; но едва он въехал на ту часть Малостранской площади, которую тогда называли Итальянский плац, дорогу ему преградил человек в длинном плаще и широкополой шляпе, надвинутой на самые брови; подойдя поближе, человек этот проговорил быстро и тихо:
- Не ездите дальше, пан Кукань. Не приближайтесь ко дворцу Вальдштейна - герцог приказал своим стражникам схватить вас, как только вы появитесь. Я знаю про это, так как сам состою у него на службе.
Герцог рассчитывает, что вы доберетесь до Праги не ранее завтрашнего дня, но я ждал вас уже сегодня, потому что хорошо знаю вас и знаю, на что вы способны - вот и вышел вас встретить.
Это и была та вторая, неблагоприятная весть, до того неприятная и зловещая, что побудила бы менее упорного человека поворотить коня в обратный путь и предоставить Либушу ее судьбе. Но не таков был Петр Кукань из Кукани.
- Рад, что вижу вас здравым и невредимым, Мартин,- сказал он, узнав того бывшего веритария, который когда-то, еще во время зимовки в Черном лесу, прыгнул в глубокое ущелье.- Спасибо за предостережение. Но я не враждую с Вальдштейном.