На возвышении в передней части комнаты голограмма демонстрировала покойных
короля и королеву, когда они были молоды. Её мать в свадебном платье, старше, чем
Левана сейчас. Отец на троне, с широкими плечами, квадратной челюстью. Конечно,
рисовать королевские портреты было запрещено, но художник отразил их чары почти
идеально – стальной взгляд её отца, грациозность пальцев матери, сомкнувшихся на
веере…
Левана стояла рядом с Ченнэри на возвышении, принимая поцелуи на руках,
соболезнования семьям Артемисии, воспоминания о прошлом. Желудок Леваны
сжимался от того, что Ченнэри планировала уклониться от своих обязанностей и
заставить её толкать речь. Хотя она и тренировалась много лет, Левана до сих пор
боялась, когда видела аудиторию, боялась, что потеряет контроль над чарами, а потом
они увидят её-настоящую.
Ходили отвратительные слухи. Шептались, что молодая принцесса вовсе не красива,
а чудовищно изуродована после какой-то трагической случайности в детстве. Что никто
никогда не будет смотреть на неё. Что им повезло, что она так умела в лунных чарах и
они не должны терпеть её безобразие.
Она склонила голову, поблагодарив женщину за её ложь о том, как почётны были её
родители, когда её внимание остановилось на человеке и ещё нескольких,
выстроившихся в одну линию.
Её сердце споткнулось. Движение стали автоматическими – кивнуть, протянуть
руку, сказать спасибо, - и мир превратился в серые пятна.
Сэр Эврет Хейл был королевским гвардейцем из личной свиты её отца, когда Леване
исполнилось восемь, и она любила его с той поры, даже вопреки тому, что он был
старше на десять лет. Его кожа была цвета чёрного дерева, глаза полны интеллекта и
хитрости, когда он был на службе, и веселья, когда расслаблялся. Она когда-то поймала
вкрапление серого и изумрудного в его глазах, а после была заворожена ими и
надеялась оказаться достаточно близко однажды, чтобы вновь это видеть. Его волосы
были в бесконечном беспорядке кудрей, достаточно длинных, чтобы быть
непокорными, достаточно коротких, чтобы их усмирять. Левана не думала, что никогда
не видела его не в военной форме, что так хорошо подчёркивала его фигуру – до
сегодняшнего дня. Он был одет в простые серые брюки и тунику, что казалась слишком
лёгкой ля королевских похорон.
Он носил их, словно принц.
Семь лет она считала его самым красивым мужчиной при лунном дворе. В городе
полыни. На всей Луне. Она знала это ещё до того, пока стала достаточно взрослой, чтобы
понять, почему её сердце так колотилось, когда он был рядом.
И он приближался. Лишь четыре человека, что их разделяли. Три. Два.
Руки начинают дрожать. Левана встала прямее, поправила лунные чары так, что
глаза стали ярче, драгоценный камень в коже блестел, словно настоящая слеза. Она
стала немного выше, ближе к росту Эврета, но всё ещё маленькая, чтобы быть уязвимой,
нуждающейся в защите.
Прошло столько месяцев, пока у неё появилась причина стоять так близко к нему, и
вот, он подошёл к ней, с сочувствием во взгляде. Вкрапления серого и изумрудного не
были плодом её воображения. Он на этот раз играл роль не стражника, а лунного
гражданина в трауре. Он взял её за руку, поднёс её к губам, но поцелуй пришёлся на
воздух над костяшками пальцев. Пульс океаном грохотал в голове.
- Ваше Величество, - услышать его голос было таким же редким сокровищем, как и
увидеть крапинки в глазах. – Сожалею вашей потери. Печаль одолела всех нас, но я знаю,
что вам труднее, чем кому-либо.
Она попыталась сохранить слова далеко в глубине сознания, чтобы после подумать
о них, когда он не будет держать её за руку и смотреть в душу. "Я знаю, что вам труднее,
чем кому-либо".
Несмотря на показную честность, Левана не думала, что он любил короля и
королеву. Может быть, он горевал, потому что был не при исполнении во время
убийства и ничего не мог сделать, чтобы его остановить. Левана чувствовала, что он
горд своим местом среди королевской гвардии.
Но она была благодарна, что Эврета не было среди них. Остальных убили вместо
него.
- Спасибо, - выдохнула она. – Ваша доброта делает этот день светлее, сэр Хейл.
Это были те же слова, что она повторяла всем гостям в этот день. Желая оказаться
достаточно умной, чтобы придумать что-то значимое, она добавила: