— Нет, я Эллисон, — тот самый парень и хозяин дома.
Она громко рассмеялась над моей шуткой, после чего опустилась на колени перед креслом.
— Меня зовут Пейдж.
— Давно здесь живешь?
— Почему ты решила, что я местная? — Спросила она.
Она внимала каждому моему слову, и подобное одностороннее влечение порождало во мне странное сочетание возбуждения и утомительного однообразия. Пейдж была не просто красива; она пропиталась надеждой, в тоже время имея опыт собственных печальных историй — ничего ни от кого не скрывая, слишком уязвимая, даже несмотря на слишком много раз разбитое сердце, чтобы его можно было склеить.
Я вернула ей косяк. — Твои глаза не наполнены обманутыми ожиданиями и виной за потраченные впустую средства.
Она захихикала.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Вот именно.
— Это портрет твоих родителей? — Она указала короткими, облупленными ногтями на картину в другой стороне комнаты.
Я вздохнула. — Так и есть — пытались купить бессмертие.
— Выглядят неплохо. Они одарили тебя всем этим.
— Нет, все по-прежнему принадлежит им. Я всего лишь взяла во временное пользование. Подобные нам люди рано усваивают урок не отдавать что-либо бесплатно.
— Подобные вам? — Весело переспросила она. — В смысле те, которые имеют нереально огромный дом?
— И не один, — ответила я.
Ее брови взлетели на лоб, а рот изогнулся в приятной усмешке.
Кто-то мог бы спутать мое замечание с хвастовством, но в моем голосе скрывалось умышленное презрение, которое Пейдж не распознать. Она продолжала улыбаться. Услышь она о признании матери под влиянием «Ксанакса», что мою сестру, Финли, она любила больше, или о намеренной порче «Феррари», которую отец подарил мне на шестнадцатилетие (в основном, в качестве извинения за то, что забыл о нем), или о том, как моя соседка по комнате, Кеннеди — тоже из богатой семьи — на парад по защите женских прав в Беркли принесла свой выкидыш в пакете со струнным замком. Пейдж по-прежнему бы смотрела на меня, будто я признавалась ей в любви, а не в деталях исповедалась в семи уровнях собственной порочности.
Я выдохнула смешок. — Ты точно местная.
— Правда. Есть парень? — спросила она.
— А ты не теряешь времени даром.
Она пожала плечами, затянулась косяком и задержала дыхание секунд на пять прежде, чем выпустить густой клуб дыма.
— Это нет? — Спросила она, продолжая кашлять.
— Безусловно.
Она протянула мне косяк, но я отрицательно покачала головой. Ее блестевшая нижняя губа обиженно выпятилась вперед.
— Разочарована? — Интересно, чего она хотела «тройничок» или «товарища по косяку».
— Просто ты похожа на веселую девушку.
— Ты ошибаешься, — Мне уже надоел этот разговор. Из другого конца комнаты раздался звук разбившегося стекла, и вокруг развернувшейся сцены столпилась небольшая группа людей.
Смех перерос в вопли и скандирование. «Лучший Мир» Питера Макса сбили со стены, отчего и разбилось стекло. Дешевое пиво пролилось на пятидесятитысячное полотно. Подойдя ближе, я увидела двух парней, махавших кулаками и превращая в беспорядок находившиеся вокруг предметы искусства.
Все взгляды обратились на меня, зрители успокоились, заставив виновных остановиться. Все ждали, что я прекращу драку, закричу, или начну рыдать над ученными повреждениями, но мой взгляд упал на покрытого татуировками мужчину без рубашки. Он тоже смотрел на меня, карими глазами оценивая мою грудь, ноги, а затем окинул взглядом комнату. Его противник развернул красную бейсболку козырьком назад и начал подпрыгивать, кружа вокруг «Татуировок» и размахивая в воздухе кулаками, напоминая героя из мультфильма про «Бакса Бани».
— Мэддокс, ты доказал свою точку зрения. Теперь пошли отсюда, — кто-то обратился к парню с татуировками.
— Иди нахрен, — ответил он. Его взгляд не отрывался от меня. — Мы просто выйдем на улицу.
«Красная Бейсболка» превышал Мэддокса фунтов на пятьдесят. Я вытащила пять купюр из декольте и подняла их над головой.
— Ставлю пятьсот баксов на Мэддокса.
В воздух начали взмывать сжатые в кулаках деньги, раздавались выкрики ставок с именем победителя. Мэддокс посмотрел на меня с огоньком в глазах, который давным-давно никто не видел — даже он сам. Он едва вспотел; бритый ежик и темные глаза просто вопили о его непокорности. Большинство знакомых мне мужчин носили шляпы, хотя ковбоями не были, но Мэддокс не нуждался в притворстве. Он жил этим, и не боялся подкреплять свои слова делом. Вершина моих бедер томительно сжалась, трусики внезапно намокли. Я сделала еще один шаг, пробивая себе путь ближе к центру. Раньше мы никогда не встречались, но он походил на мою следующую ошибку.