- Есть же трение, - он взглянул на проржавевшие несмазанные оси шестерен и блоков. - Что же это, вечный двигатель из железа?
- Нет, браток, вечный двигатель невозможен, вот это железно.
- Тогда как же?
- А сила ветра зачем? Слышь, как гудет.
Андрей снова запрыгнул на лошадь и прошептал:
- Сквозь волнистые туманы...
- Зачем все время читаешь стихи? - спросила Катерина.
- Это не стихи, это русские мантры, что бы не болела... - он хотел сказать душа, но запнулся.
- А меня просто в дрожь от этих строк... - Призналась Катерина. Так себя жалко становиться...
- Да, Катерина, ты их тоже повторяй, это не душа, это ветер Пустоты гонит тучи от меня к тебе, а от тебя к тем мужчинам, им тоже надо знать, что такое родина, ведь она такая маленькая по сравнению с Пустотой, пусть просто повторяют и не представляют смуглого бесенка в цилиндре, опасливо озирающегося из-за спины возницы.
Он прикоснулся щекой к теплой мягкой шкурке.
- У тебя шубка замечательная.
- Обыкновенная заячья, еще от прабабки осталось, дореволюционная.
Потом они спешились. Конь понуро плелся сзади, фыркая горячим паром.
Так они прошли до начала "оздоровительного маршрута", и здесь Катерина привязала коня к спящему дереву. Андрей, будто со стороны, смотрел, как они растворяются в темноте Нескучного Сада, и казалось, нет ни Москвы, ни мира, ни ветра.
- Как твой ремонт?
- Подходит к концу. В гостиной поставила гарнитур из красного дерева. Красиво - глаз не оторвать.
- Вся эта красота от страха. - выдал Андрей.
Катерина удивленно остановилась. Они как раз оказались на пригорке, и здесь было место, которое хотелось назвать обрывом. Во всяком случае, отсюда сквозь голые деревья была видна Москва-река, то есть она была бы видна - а сейчас, в кромешной темноте только угадывалась.
- Да, от страха, но страха подсознательного. Поэтому нами он воспринимается, как нечто иное - манящее, загадочно красивое. Здесь чистая математика, я бы даже сказал арифметика.
- Ну, право, Андрюша, уж не собираешься ли ты гармонию алгеброй поверить. - Катерина усмехнулась той самой своей понимающей и непонятной улыбкой.
- Именно собираюсь, именно гармонию даже не алгеброй, а чистой арифметикой. И именно потому это красота не та, не настоящая, которой следовало бы восторгаться. - Андрей разволновался, - Вот, смотри, с этого пригорка хорошо видно закат.
- Закат, закат, - ничего не видно.
- Ну не важно ты представь... нежно розовая полоса, потом чуть зеленоватая, переходящая в ультрамарин...
- Да, я люблю закаты, ты знаешь, я даже соскучилась по ним. И еще я люблю море, смотреть как волны набегают из бесконечности пощекотать лодыжки.
- Как ты верно сказала. Именно из бесконечности, здесь корень, когда ты смотришь на волны, или на закат, или на покачивающееся пламя в камине...
- Точно, камин я уже поставила. Андрей увлекся:
- ...или когда идешь по аллее, и мимо тебя как волны проплывают стволы деревьев, и укачивают. Причем можно и не идти, а просто скользить взглядом. Везде скрыта периодичность синусоиды, две-три волны, и ты уже знаешь, что и дальше, через день, год, тысячелетие, будет тоже! Ты бессознательно сравниваешь свою короткую жизнь с огромным океаном времени, ведь все эти закаты и восхода были миллион лет назад и будут через миллион, а ты появился на мгновение и застыл, пораженный бесконечностью, пред которой ты - пылинка. Твое существо содрогается и ты восклицаешь - великолепно и прекрасно! Потом выхватываешь фотоаппаратик - щелк, щелк, или заметь, многие художники начинают именно с розовых закатов, лазурных волн, и прочей дурной бесконечности. И получается сплошной туристический восторг, а никакая ни красота, во всяком случае, та, которой будет спасено человечество.
- А это Достоевский сказал, - вставила Катерина.
- Я думаю, он погорячился, или имел в виду совсем другую красоту.
- Погоди, ну, а золото?
- Золото не ржавеет, то есть опять-таки живет почти вечно.
- Ну хорошо, а в архитектуре? Где там волны?
Андрей улыбнулся.
- Ты мне специально удобные вопросы задаешь?
- Совсем нет, - оторопела Катерина.
- Так ведь архитектура - это же застывшая музыка...
- И музыка тоже, а я так люблю Моцарта...
- Музыка бывает разная. Есть и такая, которой заслушиваются даже змеи. Но, на самом деле, здесь просто так арифметикой не обойдешься, но в сущности все арифметически просто, как Египетская пирамида. Все дело в симметрии. Волны и пирамиды с этой точки зрения совершенно одинаковы. Просто волны - это нечто неизменно повторяющееся во времени, а пирамида, или другая симметричная фигура, в пространстве.
Андрей взглянул на Катерину и заметил, что она стала понемногу умирать от его теории. Но остановится никак не мог:
- Вот, посмотри, - достал из кармана старую октябрятскую звездочку.
- Ой, дай посмотрю, - обрадовалась Катерина. - У меня была такая же.
- Если повернуть пятиконечную звезду на одну пятую полного поворота то ничего не изменится, получается таже волна.
- Ну да, не изменится, смотри, Ленин тут упал на бок. Андрей перевернул звездочку тыльной стороной.
- Вот смотри, - он крутанул золотистую пентаграмму, все таже туристическая красота, она почти животная, и поэтому легко доступна.
Как компьютерная музыка или музыка восточных гуру, или те же мантры.
И рифма в стихах, или всякие литературные красоты... вот те уж точно пугают отточенными фразами. А есть совсем другая красота, вернее единственная и настоящая. Она берет не числом, а добротой, она человеческая, она, быть может, совсем неказистая, ее мало кто видит, но для тебя это самое прекрасное, потому что красиво не то, что вечно, а то что делает тебя вечным, хотя бы и в душе. У нас дома самым роскошным был светлый лакированный буфет из обычной сосны. А еще был старый треснувший табурет, на который я становился, чтобы достать из буфета фотографию отца. Мне кажется, прекраснее того табурета ничего в мире нет.
- Но прекрасные голубые горы, они ведь для какого-нибудь Тибетского пастуха что твой табурет.
- Для пастуха - да, он их очеловечил своей жизнью, своими детством, своими предками, он видит вовсе не то, что видим мы, равнинные жители.