На душе у Голого было тяжело. И становилось все тяжелее. Его не покидало чувство недоумения. Нападение самолета застало его врасплох. У партизан никогда не было такого количества патронов, чтобы забавляться с самолетами. Такой поединок требовал не одного ящика патронов. Да и самолетам редко удавалось нанести партизанским частям серьезный ущерб, хотя время от времени они и выхватывали из их рядов лучших товарищей.
— Ты выбрал чистое поле, и это действительно было мудро, иначе бы нам несдобровать. Значит, когда-нибудь мы все-таки доберемся до картошки.
Голый поднял руку.
— Солнце! Почему ты позволяешь себя оскорблять? Земля, поле — все не мое, все чужое! А пшеница зовет домой! Все будет хорошо. Все кончится хорошо. Путь наш подходит к концу. Роса счастья уже сверкает на ветвях.
И, к великому удивлению мальчика, он утер с глаз горькие слезы.
Они забрели в настоящую пустыню.
— Солнце уже высоко, — объявил Голый.
— Время забот не знает!
Под ногами была твердая, каменистая поверхность; тонкий слой скудной почвы с трудом питал хилую траву. Овцы не попадались, хотя опустошение в значительной мере было делом их зубов. Ведь война только траву и щадит.
Местами они натыкались на завалы камней. Будто из земли вдруг забил фонтан камней всевозможных размеров и форм. Местами надгробными памятниками торчали огромные плиты, которые надо было обходить.
Все вокруг дышало заброшенностью, запустением, словно тут был какой-то иной мир. Казалось, за этой мертвой котловиной их встретит удача. Души их расцвели надеждой.
— Смерть, как назойливый шмель, жужжит над ухом, — вдруг тихо произнес Голый, как бы отвечая на свою мысль.
Почти все время шли молча, глядя под ноги и выбирая путь полегче. Неровности и даже небольшие камни обходили. Силы снова постепенно таяли. Но они шли все вперед и вперед. Шли, чтоб занять свое место в общем строю.
Долго, очень долго они молчали, и не потому, что им не о чем было говорить.
Горизонт, край котловины, приближался быстрее, чем они ожидали, и, перебравшись через хребет, расцвеченный деревьями, они увидели небольшое село.
— Видишь, — сказал Голый. — Я был уверен, что мы встретим мирное село.
Они были убеждены, что село уготовано здесь для них, и без малейших колебаний направились прямо к нему. Возле тропы, по которой они шли, крестьянин рубил граб. Он издали окинул их беглым взглядом и продолжал работать. А когда они поравнялись с ним, он, так и не обернувшись, еще яростней замахал топором. На приветствие крестьянин не ответил.
И все же они продолжали путь и скоро вышли к покосившимся воротам, за которыми виднелось четыре дома. Один дом стоял выше других, фасадом к дороге. Три другие сгрудились в сторонке и не так бросались в глаза. К колоде у первого дома была привязана корова. Трое ребятишек сидели на корточках под окном и играли. В огородике у другого дома человек средних лет втыкал в грядку колышки. На пришельцев никто не обратил внимания. Словно никто их не видел. Даже дети не проявили любопытства, продолжая играть как ни в чем не бывало.
Партизаны подошли к дубам, росшим у дома. За ними находился небольшой сарай, в тени которого они и решили сделать привал.
— Может, хоть воды попросим, — сказал мальчик.
— Воды попросить можно, — сказал Голый.
Тут в дверях сарая показался бледный, истощенный человек. Он еле держался на ногах. На нем была измятая рваная военная форма. Мундир — немецкий, кавалерийские штаны — итальянские, ноги босые.
Увидев партизан, человек остолбенел. От радости разинул рот.
Он приблизился к ним, шатаясь, неуверенно ступая на слабых ногах.
— Пришли… А мы…
Партизаны сейчас же признали в нем тифозного.
— Ты один здесь? — спросил Голый.
— Н-нет. Семеро нас, там, в сарае.
Голый, все еще держа пулемет с лентами в левой руке, смерил глазами расстояние до сарая, словно определяя, сколько оно потребует сил.
Мальчик сел под дубок, привалился к корявому стволу и закрыл глаза.
— В сарае? — переспросил Голый.
— Да.
— В сарае.
Наконец он решился и почти бодро зашагал к сараю.
В тесном, темном помещении, на тонкой соломенной подстилке лежали шестеро партизан, тесно прижавшись друг к другу. Один оперся спиной о стену и глядел вперед неподвижным взглядом, его большие глаза глубоко запали.
Голый застыл на пороге. «Да живы ли они?» — усомнился он. Но взгляды людей уже были обращены к нему. Он вошел внутрь и чуть не наступил на теленка, неподвижно лежавшего на полу возле людей. Похоже, что он спал.