— Не дамся! — выдохнул мальчик и зло выругался.
Он услышал далекий смех. Может быть, немцы просто забавляются: поспорили, кто окажется самым, метким?
Он неуклюже продвигался вперед. Наконец лег грудью на берег. Выбрался из воды и пополз по камням. Потом с усилием поднялся и заковылял к кустам.
С небольшими промежутками в скалу ударяли пули. Мальчик поглядел вверх. Метров десять придется карабкаться по скале. Он еще послужит им хорошей мишенью! Пожалуй, переходить реку было совсем не страшно. Усилием воли он попытался прогнать тоску, стеснившую грудь. Мальчик был почти равнодушен к смерти, но сейчас его охватила уверенность, что здесь она настигнет его непременно. Сосредоточенно, экономя силы, он полез вверх.
Теперь он не слышал пуль, хотя, отскакивая от скалы, они производили больше шума, чем когда попадали в воду. К счастью, скала поднималась не слишком круто и на ней была высечена узенькая тропка. Шатаясь и падая, мальчик карабкался вверх. Чем ближе к вершине, тем сильнее одолевала; его тоска. Он задыхался, цеплялся руками за камни, зубами — за ветки и траву.
Наконец он перевалил через гребень. Еле переводя дух, разъяренный, словно загнанный зверь, мальчик обернулся и вскинул винтовку. Но усталые глаза ничего не видели.
Все же он выстрелил в сторону скалы на другом берегу. В ответ метрах в двух от него бухнула мина, но попала в колдобину.
— Трать боеприпасы, трать, — пробурчал мальчик и заковылял дальше.
— Вот тебе и солнце, вот тебе и солнце, — твердил мальчик, сам не зная, что он хочет этим сказать.
— Вот тебе и солнце. Ха-ха-ха!
Тут он оступился, кубарем полетел вниз по гладкой скале и упал в кусты. Но сейчас же поднялся и упрямо зашагал дальше.
— Вот тебе и солнце, — повторил он еще несколько раз.
Он почувствовал, что внутри у него все сжалось в комок, осталась одна пустота. Нечем было дышать. Сознание оставляло его. Он снова попал в заросли кустов меж скал. Глаза его сами собой закрылись, и он уснул.
Блаженство разлилось по его телу. Он лежал у печки, в доме. Но почему-то со всех сторон страшно дуло, и вот уже блаженство не блаженство, а мука. Дверь распахивается, и дует еще сильнее. Входит женщина, словно бы его мать, но нет, это не мать. Женщина вся в черном, на ногах у нее старые опанки, а в руках дымится тарелка вкусной похлебки, упоительно вкусной похлебки. «Скорей, скорей, — кричит он, — смотри, она превратилась в кукурузную кашу, нет, в пшенную, нет, в земляную!» Но женщина идет медленно-медленно, переступает еле-еле, и похлебкой уже не пахнет. Вот она встает в угол, оборачивается холодным камнем; над камнем зажигается фонарь, и женщина говорит ласково-ласково, точно надеясь, что тепло слов вернет ей жизнь: «Ведь тебе только шестнадцать, только шестнадцать! На что тебе это!» А он приходит в ярость, сердце разрывается от боли, дыхание перехватывает. И глаза заливает какой-то немыслимо яркий свет, невыносимый, смертоносный, и все исчезает в этом свете. Но вот из него вынырнули четыре темно-зеленые фигуры. Методично и неторопливо они приближаются к нему, оглядывая по пути каждую трещину. Мальчик знает: стоит попасться им на глаза, и пули продырявят его, изрешетят. И просыпается.
Солнце встало. Спал он недолго. Зубы у него стучали. Руки и нога оледенели. Камни холодные, воздух холодный, небо холодное. Он выбрался из ямы; с него еще капала вода. Винтовка тянула к земле, граната натерла бедро. Однако он взял себя в руки. Протер глаза. Надо идти дальше. Надо идти дальше. Он твердил это, силясь сдвинуть с места ослабевшие ноги. И только потом вспомнил, куда и как надо идти — вперед и вверх.
Теперь он снова услышал рычание пулемета, разрывы гранат и мин. Только смутно и издалека. Может быть, у него просто ослаб слух? Может быть, немцы уже перешли реку и сейчас где-то совсем близко?
Вскоре мальчик вышел на каменистое плоскогорье, по которому тянулся, то опускаясь в ущелья, то поднимаясь на перевалы, густой лес.
Мальчик вытащил из-за пазухи пилотку. Она была мокрая, но он надел ее на голову, стараясь, чтоб звездочка пришлась точно на середину лба. Осмотрел винтовку, переложил удобнее гранату. И вдруг пошатнулся, чуть не упав на землю. Ноги не слушались. Пояс на животе не держался — живота не было. Плечи опустились. Дня четыре он ничего не ел. Да и перед тем с едой долгое время было плохо. Тишина ширилась и в нем. Все явственнее ощущал он в себе странную, всепоглощающую пустоту. Солнце поднялось выше. Стало теплее. Но мальчик по-прежнему стучал зубами, ежился от холода и никак не мог понять, где же он все-таки и что ему здесь надо.