Я просыпаюсь оттого, что кто-то трясет и кричит на меня. Так что я снова кричу, тяжелее, громче, мои слезы капают так же быстро, как бьется мое сердце. Дыхание рваное, но я все равно кричу, пытаюсь бороться со своим уже забытым кошмаром.
Истерия возрастает, когда я пытаюсь двинуться, чтобы найти свои руки и ноги зафиксированными.
Не наручники. Я хочу кричать, моя душа разрывается так, как осколки мечты исчезают в небытие.
Но мой страх не оставляет меня парализованной. Я, наконец, перестаю бороться и просто жду. Боль не преследует меня, поэтому я открываю глаза и нахожу Деду, удерживающего меня. Он произносит слова утешения, которые я не слышу. Вместо этого я стараюсь прислушаться к его дыханию, но оно так же неравномерно, как мое собственное.
Отвернувшись от него, я лежу на своей стороне, прижав колени к груди, пытаясь успокоить себя, пока слезы стекают на мою влажную от пота подушку. С закрытыми глазами я чувствую, как моя кровать прогибается, когда Деда ложится рядом со мной. Тепло его тела согревает меня, я прислоняюсь к нему, мое тело в безопасности, когда он рядом.
Деда водит дрожащей рукой по моей руке, и я сжимаю ее. Пот струится у основания моей шеи, я вспоминаю записку, оставленную мне моим неуловимым похитителем.
Я приду за тобой.
Мне нужно было именно напоминание. Пусть будет так. Так или иначе, наличие нормальной жизни переоценено.
Проходит время, и с каждой секундой мои напряженные мышцы начинают расслабляться, буря внутри меня успокаивается. Мое дыхание нормализуется, и я, наконец, снова готова открыть глаза. Я сажусь и смотрю на Деду, наблюдающего за мной широко открытыми, как блюдца, глазами, пульс на его шее болезненно бьется.
— Я в порядке, — заверяю его. — Это был просто плохой сон.
Деда садится.
— О чем он был?
Качаю головой.
— Я не знаю. Не могу вспомнить.
— Как насчет того, чтобы немного перекусить? — спрашивает он, полный решимости заставить меня чувствовать себя лучше. — У нас есть куриный суп с диким рисом.
— На завтрак? — морщу нос от его предложения, забыв, что заснула на рассвете.
Будучи одна в своей комнате, последние несколько ночей я рисую с того момента, как покинула реабилитационный центр. Я могу заснуть только с восходом солнца.
— Холли, сейчас два часа дня.
— В таком случае да, черт возьми, — вскакиваю с кровати и целую Деду в щеку.
Стоя на трясущихся ногах, я чищу зубы и нежусь в душе, смывая с кожи грязь от моих предыдущих кошмаров, не обращая внимания на тьму, которая задерживается независимо от того, как усиленно я пытаюсь ее смыть. Не глядя в зеркало, спускаюсь вниз и встречаю Деду на нашей кухне, где он знакомит меня с Хизер, нашей домработницей, поваром и чудо-женщиной. Желая, чтобы я приспособилась к новой обстановке, Деда просил Хизер взять несколько дней отпуска.
Она выходит вперед и прижимает меня к своему пухлому, мягкому телу. Она пахнет корицей и домом. Я не помню ясные серые глаза, уставившиеся на меня, или тонкие светлые волосы, собранные в тугой пучок, но я знаю ее запах.
Когда Хизер отстраняется, разорвав наши объятия, пустота заполняет меня, поэтому в защитном жесте я скрещиваю руки на груди и делаю все возможное, чтобы ей улыбнуться.
— Приятно познакомиться, Хизер, — заставляю себя пожать ей руку, потому что мне нужны дружеские отношения от ее прикосновения. Глубоко выдыхаю, когда контакт установлен, а потом разорван.
Она приводит меня в маленький уголок, где ждет меня мой суп. Я сажусь на деревянную скамейку и приклоняю голову над столом, чтобы дать отдых моей шее, все еще напряженной с прошлой ночи.
— Это же твой любимый, — дает мне знать Хизер, указывая на еду передо мной и с надеждой смотря на меня.
— Я уверена, что все отлично, — кручу ложку между пальцами, не зная, что еще сказать. — Спасибо.
Следует неловкое молчание, которое словно просачивается в мои поры, расщепляя мою решимость. Когда Хизер идет в сторону кухни, я пробую блюдо.
— Святые угодники, как вкусно, — говорю я.
Хизер смеется в знак признательности, звук заполняет пустое молчание, прежде чем я помещаю очередную ложку в рот.