– Говорил же я тебе, господин барон – слуг надо держать в большей строгости! – с усмешечкой произнес Аррас, вытирая бегущую из носа кровь. – Твои наемники сплоховали в Роще Девы и даже не доложили нам, что не выполнили задание. К тому же, твои телохранители спят, а привратники играют в кости, пока чужие люди разгуливают по дому.
– Замолчи, щенок, – с ненавистью сказал барон, даже не попытавшийся сопротивляться полугному. Аррас расхохотался окровавленными губами. Конан увидел, что зрачки его глаз ненормально расширены, как бывает у тех, кто вдохнул порошка лотоса.
– Что ты сделал с Рингой, отродье Сета?! – зарычал Конан, наступая на мага.
– Ничего, – невозмутимо ответил молодой человек, поднимаясь на ноги. В тот же момент варвар стремительно заломил ему руки за спину, не давая возможности воспользоваться магией. Стройное тело аквилонца изогнулось от боли, но на губах по-прежнему играла усмешка.
Осторожно ступая, Ревенд подошел к девушке-гулю и медленно отвел от ее лица черный шар, который тут же с тяжелым стуком упал на пол. Ревенд едва успел поймать тотчас сорвавшийся с места второй шар, который иначе размозжил бы лежащей женщине голову. Затем племянник философа наклонился над Рингой.
– По-моему, она спит, – с некоторым удивлением сказал юноша.
– Она в трансе, – невозмутимо поправил его Аррас. – Но с ней все в порядке. Вы успели вовремя.
Конан яростно тряхнул мага, взбешенный его хладнокровием и дерзкой насмешкой, звучавшей в голосе.
– Ты собирался сделать с ней то же, что и с Нимедом? – в голосе Мораддина звучала такая холодная ненависть, что варвара невольно мороз продрал по коже.
– А ты догадлив, потомок туранских карликов, – уже без усмешки произнес Аррас, подняв голову и в упор взглянув на полугнома.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Темные глаза Мораддина нехорошо сощурились, и Конан принялся гадать, убьет ли мага полугном сразу, или сперва немного помучает.
– С меня уже достаточно догадок, – процедил Мораддин. – Теперь ты все нам расскажешь. И в подробностях.
– Вряд ли вы что-нибудь поймете, – Аррас попытался пожать плечами, забыв, что находится в железных руках варвара. – Вам недоступно Тайное Знание.
– Ты ведешь себя как ярмарочный шут, Аррас, – с отвращением сказал барон. – Эти люди, по крайней мере, честно исполняют свой долг, не опускаясь до предательства.
– Ты, дорогой барон, возможно, забыл, что предавал-то именно ты? – язвительно поинтересовался маг. – Я лишь выполнял задание. Король Нимед мне не друг и не родственник.
– Да, я предал короля, – устало сказал Вик. – И не раскаиваюсь. Я скорблю лишь о Немедии, которую ты и твой приспешник столь быстро довели до жалкого состояния.
– Твоя совесть, почтенный барон, проснулась очень вовремя, – хмыкнул Аррас. – Возможно, эти месьоры пожалеют тебя.
– Мне не нужна ничья жалость, – Вик сурово выпрямился, не обращая внимания на лезвие меча, все еще направленное ему в горло. – Я выполнил то, что было моей целью на протяжении последних семи лет. Теперь ничто не имеет значения. Моя дочь отомщена, – барон указал на портрет девушки, – и, надеюсь, обрела покой в царстве Нергала, – Вик судорожно вздохнул, и лицо его вмиг словно постарело на десять лет. – Когда она лежала передо мной здесь, такая холодная и неподвижная, а художник рисовал на холсте ее лицо – ведь у меня даже не было ее портрета! – я поклялся себе: во имя моей Деметрии и ее так и не рожденного ребенка я отомщу человеку явившемуся виновником их гибели, пусть он даже и стал моим сюзереном и королем!
Барон говорил так искренно и с такой страстью, что Конан невольно посочувствовал ему. Такое могло случиться с каждым, и боль отца, потерявшего дочь, была вполне понятна.
– Она умерла в тот самый день, когда Нимед вел к брачному алтарю кофийскую принцессу Рэлею, – горько произнес Вик. – Мы до сих пор не знаем, где Деметрия достала яд. А ведь мы с королем были друзьями! Сколько раз потом я проклинал эту дружбу, позволявшую Нимеду являться ко мне в дом и вести беседы с моей дочерью. Если б я знал, к чему это приведет! – барон судорожно сжал руки. Горе семилетней давности по-прежнему живо переживалось им. – Впрочем, теперь он мертв. И перед его смертью я взглянул в его глаза и напомнил о погубленных им двух невинных жизнях.