Одна охранница выделялась среди других детским выражением лица. Если можно назвать детским землистого цвета кожу — от частого курения — на которой были нарисованы глаза и губы. Плохо ухоженные волнистые волосы до пояса и анорексическая худоба дополняют картину. Мне всегда было жалко эту пигалицу и, по мере возможностей, пытаюсь урегулировать скандалы, тормозить драки или просто помогать в мелочных повседневных делах, как-то: открыть-закрыть дверь ключом, взятым у неё, избавляя испанку от путешествий туда и обратно по шлюзам автоматических дверей.
Девица была слаба на передок, как говорят старушки-сплетницы. Находясь в возрасте около тридцати и обделенная умом, она воспринимала некоторых зэков образцами мужчин. Её слабостью были худые, мускулистые аборигены, стоявшие по утрам в очереди за какой-нибудь «дурью» или «пьяными» таблетками. Избранники быстро понимали, что дама, как говорится, «запала» и с удовольствием участвовали в болтологии тет-а-тет в надежде, что будет что-то и большее. Иногда это большее случалось. Зэк вдруг становился поборником чистоты, набирал в ведро воды, хватал швабру и вместе с охранницей, уединялся в модульных классах для уборки внутренних помещений. Бывало, что во время таких «уборок» их заставал коллега-охранник и, обиженный тем, что ему не досталось, стучал кому надо. Девку переводили куда подальше до тех пор, пока чистильщик внутренностей не уезжал из тюрьмы. Потом охранница возвращалась и всё повторялось заново. Мне было «до лампочки» и я продолжал жалеть несчастливое существо, вынужденное пользоваться суррогатами из-за отсутствия настоящей жизни.
Меня и ещё одного зэка-ветерана вызывают к кабине. Подходим. Там дежурит наша «джульетта» и не наш охранник. Он нам говорит, обращаясь ко мне.
— Ты временно перейдёшь к нему в камеру, потому что нам нужен изолятор. Всего на два дня. Потом вернёшься обратно.
Все слова, которые приходят мне в этот момент в голову, русские и не имеют перевода на испанский. Поэтому я молчу, тщетно пытаясь привести в порядок мысли. Но не молчит мой коллега. Ему проще: он не знает русского.
— Но ведь есть спецкамера для изолятора!
— Она уже занята другим наказуемым.
— И есть же наркоманы, которые сидят в камерах по одному.
Испанец не успевает ответить. Его опережает «джоконда». Она сегодня старшая в смене.
— Всё! Нечего дискутировать! Я уже так решила.
— А кого нужно изолировать? — не сдаётся мой товарищ.
Имя, которое нам сказали, парализует и его. Это — самая грязная свинья нашего блока. Уже на расстоянии трёх метров от «хрюши» в нос шибает такая вонь, что перехватывает дыхание. Когда нас загоняют в стойла и по лестнице поднимается это испанское недоразумение, за ним близко никто не идёт. Ждут, пока движение воздуха не разбавит запашок.
Мои русские слова прочно запечатывают моё речевое устройство и я просто стою рядом, тупо лупая на сцену передо мной. Мой коллега оправляется от ступора.
— Но ведь он один в камере! Если нужно изолировать, то просто закройте его там.
— Не нужно объяснять мне, как я должна поступать! Всё уже авторизованно, — заявляет наша «душка».
Марисалес твою мать! Марисалес — это не испанское ругательство. Это её имя. И я ещё жалею эту шлюху! Мой компаньон замолкает и растерянно смотрит поверх голов на третью охранницу, которая сегодня дежурит на пульте. Та — нормальная женщина и знает его уже несколько лет. Она ловит взгляд, делает огорчённую гримасу и еле заметным жестом показывает, что всеобщая любовь сегодня главная и может делать всё, что ей вздумается.
Наша «монна лиза», сделав дело, выходит во двор, садится на скамейку рядом со своим очередным страдателем, и треплется с ним несколько часов подряд. Заканчивает только тогда, когда за ней приходит охранник, напоминая, что нужно работать.
Делать нечего. Сгружаем мои пожитки в камере моего коллеги, а в мою, безукоризненно-чистую, въезжает для наказания цыганско-испанская свинья. Вечером, на проверке, в приоткрытую дверь заглядывает второй шеф модуля (команда на ночь меняется). Видит нас в одной камере, вскидывает взгляд на номер на двери и, ничего не понимая, проводит пальцем по списку, отыскивая наши фамилии. Я не выдерживаю и фыркаю. Охранник поджимает губы и отходит от нашей двери, проверяя другие камеры.
Утром приходит новая команда, с нашими нормальными ментами.