Судья повторяет медленно: — … в асфальт…
Понимает, что должна заканчивать это шоу, и говорит полицейским, чтобы меня увели. Они меня поднимают, застёгивают наручники и сопровождают в подвал.
Не смотря на то, что моя адвокатша до суда говорила, что у неё не будет свободного времени после суда, спускается в подвал поговорить со мной. И между вопросами где, как, и на каких языках я публикую мои тексты и книги, вдруг проговаривается, что это украинское посольство подало на меня заявление в суд.
«Da ty ohuela!» — думаю я по-русски, без перевода на испанский, — «Ты мне это говоришь только сейчас, после суда».
Очень хорошо!
Вы все такие наивные? Не знаете, что уголовные правила запрещают уголовным авторитетам заявлять в полицию и сотрудничать с судом, чтобы не потерять свой пост и уважение подельников. Если вам так нравятся воры и убийцы, я напишу в моей будущей книге приглашение всем сукиным детям этого мира, чтобы приехали в Испанию, рай для криминала.
Часть третья: Наказание
Получаю всё больше и больше бумаг от испанской юстиции. Уже без всякого удивления вижу, как с каждой новой бумагой становится всё больше неточностей и противоречий (мягко говоря).
Мои первые слова полицейским на улице: «Не ищите меня, я подстрелил украинского мафиози» превратились в первых вариантах в «Это был я, кто выстрелил» и в заключении из зала суда появилось новое изобретение: «Задержите меня, я выстрелил в мужчину».
Нигде не было ни одного слова о том, что я добровольно сдался полиции. Наоборот — словно насмешка — во всех бумагах говорится: «Согласно описаниям свидетелей произвели задержание».
Первое заявление украинского бандита, которое фигурирует в бумагах, что «направился к нему, говоря по-русски: «Ты! Иди сюда!», схватил за руку, оглядел жертву… трансформировалось в заключении суда в: «не произнеся ни одного слова и не оставив времени на реакцию или защиту со стороны потерпевшего, в него выстрелил…»
Поток бумаг подошёл к концу. В последних написано, что я осуждён на одиннадцать лет тюрьмы, должен возместить ущерб в 22500 евро и в течение десяти последующих после освобождения лет не приближаться к бандиту ближе пятисот метров. Это Испания, сеньоры!
Теперь у меня много времени для обдумывания и исправления. Первое, что я исправил, это — мою манеру оценивать. Кто это, такой тип испанцев? Воры, лгуны, завистники и злопыхатели. Прошу прощения у хороших людей, которые есть здесь, но не думаю, что они — большинство в этой стране, потому что все они говорят: «Чтобы хорошо жить здесь, нужно быть выдающимся сукиным сыном».
После того, как я узнал, как работают испанская полиция и юстиция, я изучу, как функционирует испанская пенитенциарная система. У меня есть и время и желание
ПОСАДКА
Переночевав в калабосо (камера предварительного заключения), вместе с другими полутора десятками нарушителей, половина из которых не говорила по-испански, я выхожу, когда меня выкликнули, на погрузку в фургоны для доставки на суд. Полицейский, сидящий за столом со списком в руках, поднимает голову:
— О! Я видел тебя по телевизору, КОЗЁЛ!
Подхожу к столу под взглядами десятка его коллег, стоящих вокруг стола.
— Мне показалось или меня кто-то здесь козлом обозвал?
Улыбку сдуло с лица полицейского. Он понял, что попал. Зато заулыбались все остальные.
Меня пристёгивают к руке другого арестованного и мы попарно выходим к фургонам. В коридоре происходит давка — полицейский в униформе внимательно смотрит на моё лицо и вдруг говорит:
— Плохой!
Я раскрываю было рот, но передумываю и чмокаю губами, посылая ей поцелуй. Это видит юный полицай, идущий за ней, и орёт на меня:
— Ты что это здесь себе позволяешь!?
Но меня уже несёт на юморной волне, и я весело хрюкаю, едва удостоив его взглядом. Молодой замолкает и проходит мимо.
Ближе к полуночи, таким же транспортом, в качестве полноправного заключённого, я попадаю в первую тюрьму Soto del Real. В приёмный блок. У меня, как и у других, забирают всю одежду, дают белый комбинезон, который я не могу застегнуть на пузе, футболку, носки, трусы, предназначенные для десятилетнего ребёнка, и голышом, под взглядом принимающего охранника, я направляюсь в душ.
Его взгляд фиксирует пятно на моём пузе:
— Это у тебя что?
— След от выстрела.
Лицо охранника мрачнеет: вот только этого не хватало в послеполуночное время.
— А пуля где? Внутри?
— Да. В другом.
Он повеселел настолько, что мне почудилось, что он хотел по-братски обнять меня, но только моё неглиже его удержало. Вместо этого он показал мне большой палец и оставил одного в душевой.