— Ложись спать, — попросила она.
— Ты права, — сказал он и начал раздеваться. Позевывая от усталости, он говорил: — Тяжелый сегодня был день. Какая это бестия…
— Кто?
— Вера Чеберяк.
— А я думала — Болдырев.
— Болдырев? Оба они как будто из одного теста сделаны. Они друг друга стоят… — И после еще одного зевка: — Спать, спать, Оскар Осипович. Нужно хорошенько отдохнуть!
Этого никто не ожидал. На одном из заседаний суда вдруг поднялся прокурор Виппер и сказал, что он хочет сделать внеочередное заявление.
— Так как пресса необъективно освещает ход судебных заседаний, — сказал Виппер, — сюда следует закрыть доступ представителям прессы.
При этом он сослался на какую-то неясную статью кодекса.
В зале суда установилась тишина, словно здесь не было ни живой души, как на заброшенном кладбище, куда годами не ступала нога человека.
— Вот посмотрите, что себе позволяют! — В накаленной тишине снова прозвучал раздраженный голос Виппера, он развернул газету: — Видите, карикатура на меня… Злой шарж! — Он сорвался со своего места и направился к судейскому столу с газетой в руках.
В тишине прошуршала газета, с пренебрежением брошенная на стол.
Снова установилась тишина, были слышны только шаги прокурора, направлявшегося к своему месту. Шаги угрожающе предвещали: а ну-ка попробуйте не согласиться со мною! Строгие глаза, прикрытые пенсне, Виппер вперил в судейский стол и, не дождавшись мгновенной реакции, потребовал обсуждения своего заявления.
Даже опытный, умный председатель суда несколько растерялся. Это было видно по тому, как вздрагивала его раздвоенная борода, как хитрые глаза шарили по лицам судей. Он хотел, очевидно, понять, как они восприняли дикую выходку прокурора. Но судьи, опустив глаза, молчали. «Им стыдно, что ли?» — подумал Болдырев. В его судебной практике такого еще не было. Его растерянный взгляд искал поддержку идейных друзей — Замысловского и Шмакова, но и их заявление прокурора застало врасплох.
Неожиданно с места поднялся Грузенберг и попросил показать ему газету. Председатель схватил в руки газету, словно обрадовался, что может избавиться от нее, и быстро передал защитнику. Грузенберг развернул газету, и все начали разглядывать карикатуру.
Вдруг Карабчевский громко рассмеялся.
— Господа, господа… — проговорил председатель. Он хотел призвать к порядку защитников.
— Я прошу слова, — вызвался Грузенберг. — Нас удивляют нападки прокурора на прессу. Но поскольку заявление было сделано человеком, почувствовавшим себя обиженным карикатуристом, я считаю необходимым сделать разъяснение…
Весьма возможно, что Болдырев еще не пришел в себя от необычайного заявления прокурора, поэтому он внимательно прислушивался к тому, что хотел сказать адвокат.
— Представьте себе, — Грузенберг снял пенсне и показал им на стену над головой судей, — что на этой стене я нарисую, скажем, осла. Обыкновенного осла. И прохожий какой-нибудь скажет: «Глядите, ведь это прокурор Виппер…»
В этот момент Болдырев спохватился и зазвонил.
— Разрешите мне, господин председатель, закончить свою мысль. Так кто же обидел прокурора — я, который нарисовал осла, или прохожий, который разрешил себе сказать, что в моем простом, бесхитростном рисунке он будто бы увидел черты… уважаемого судебного работника… Всем ясно, что виноват прохожий. То же самое происходит теперь в суде. Художник нарисовал осла, а наш уважаемый Оскар Юрьевич хочет в этом рисунке узнать самого себя…
Грузенберг надел пенсне, выставил накрахмаленную грудь и, глядя сверху вниз на раздраженного Виппера, строго спросил:
— Значит, вы подтверждаете, что эта карикатура изображает вас и что в стихах, подписанных под карикатурой, затрагивается ваша личность?..
Звонок председателя не смог остановить смех, разорвавший тишину. Все смеялись, удивляясь находчивости Грузенберга. Смеялись соратники-защитники, и громче всех Карабчевский, — и противники — Замысловский, Шмаков и даже Дурасевич. У него из глаз текли слезы, и он вытирал их цветным платком. Из зала хлынула новая сильная волна смеха, затопившая даже скамьи с присяжными заседателями; они исподволь поглядывали на надутого прокурора Виппера, несчастного и растерянного.
Когда суматоха в зале несколько улеглась, послышался слабый голос Болдырева:
— Объявляю перерыв на тридцать минут.
Во время небольшого перерыва пристав, которому было поручено наблюдение за присяжными заседателями и за галеркой, где размещались представители прессы, подошел к председателю суда и прошептал ему на ухо: